– Вы очень добры, – сказала Элиза.
– Пустяки, – ответил граф, и, судя по голосу, он так и думал.
Может ли быть что-то более мучительным, чем это безразличие?
– Тем не менее примите мою благодарность, – настаивала Элиза.
Ненадолго воцарилось молчание.
– Вам нет необходимости меня благодарить, – наконец произнес Сомерсет тихо. – Это не более чем мой долг как главы семьи.
Вот что оказалось мучительнее безразличия – такое объяснение. Долг. Семья. Эти слова оставляли ожоги.
– Прощайте, моя дорогая леди Сомерсет, – пропела леди Селуин с преувеличенной сладостью, выплывая из двери. – Нет слов, чтобы передать нашу вам благодарность за гостеприимство.
– Прощайте, миледи, – даже не улыбнувшись, сказала миссис Кортни, куда менее искусная лицедейка, чем ее дочь.
– Отныне ведите себя прилично! – покачал пальцем перед носом Элизы лорд Селуин. – Вы же не хотите лишиться состояния?
– Селуин! – резко одернул его Сомерсет.
– Леди Сомерсет знает, что я просто шучу!
– Безусловно, знает, – поддакнула леди Селуин.
Она перевела взгляд с брата на Элизу, и лицо ее напряглось.
– Сомерсет, не поможешь мне сесть в карету?
– А твой муж для этого не сгодится, Августа? – мягко предложил граф. – Мне нужно обсудить с леди Сомерсет несколько вопросов.
Леди Селуин ужалила Элизу взглядом, словно та была во всем виновата, и неохотно удалилась вместе с мужем и матерью.
– На следующие две недели я уезжаю в город, – обратился Сомерсет к Элизе. – Если вам понадобится помощь, пожалуйста, пишите мне не колеблясь.
Она кивнула.
– Доброго дня, леди Сомерсет, – сказал граф, склоняясь над ее рукой.
– Лорд Сомерсет, – откликнулась она.
Была какая-то мрачная ирония в том, что теперь они носили одно имя. Жестокая насмешка судьбы над тем, что могло бы их соединить, если бы мать Элизы не стремилась так рьяно раздобыть для дочери титул… и если бы сама Элиза не сдалась так послушно перед материнской волей.
Когда Сомерсет выпрямился, их взгляды встретились. И то ли он ослабил бдительность теперь, когда собрался уезжать, то ли его ошеломила внезапная близость собеседницы, но маска невозмутимости соскользнула с его лица. На смену вежливому выражению пришло подавленное, даже страдальческое, а затянутая в перчатку рука судорожно сжала ладонь Элизы. И она наконец ощутила, что ее по-настоящему видят.