– Федя, перестань. Протрешь в ложке дыру – как тогда будешь есть? – она слабо улыбнулась уголком рта, – Что он тебе такого сказал, что ты уже неделю сам не свой?
– Ничего, что бы тебя касалось, – ответил он тихо и твердо.
Это было не то, чтобы слишком неожиданно, но все равно неприятно. Без матери они все стали холодней, но раньше Федя никогда не говорил с ней так грубо. Их осталось в шабаше всего трое, но без мамы, вместо того, чтобы стать ближе, они как будто перестали быть семьей. Почти восемь лет прошло со дня ее смерти, а они все еще не научились жить без нее. И если с отцом все было ясно – он любил жену больше, чем всех своих детей вместе взятых, то Федю Яра понять не могла. Это непонимание жгло внутри и здорово сбивало с толку.
С неделю назад отец с Федей заперлись в кабинете и долго о чем-то говорили, а после Федя вылетел оттуда взбешенный, с белым от ярости лицом, и до утра бродил по обледенелому берегу. А когда она подошла к нему, посмотрел так зло и так страшно, что Яра не решилась расспрашивать, и потом долго тайком следила из окна, как он, нахохлившись, сидит перед костром и пялится в реку. Отец в тот вечер и вовсе так и не вышел из кабинета.
С тех пор на любое ее слово Федя, и раньше не слишком разговорчивый, отвечал односложно и сухо, смотря на нее взглядом, который раньше приберегал только для чужих: пустым и равнодушным. Что такого мог сказать отец, чтобы сделать его таким?
Опустив плечи, она повернулась обратно к окну, вглядываясь в привычный пейзаж. Ночь в густых тенях скрыла высокий склон почти от самых стен дома и широкие каменные ступени, ведущие к берегу. Покрытая заснеженным льдом река блестела там, где на нее падал свет из окон, темным пятном на ее фоне резко выделялся старый мост. Точно в его середине торчал фонарный столб, с прибитыми к нему узкими перекладинами, и качался на ветру фонарь, внутри которого плясал едва видимый огонек. За рекой, почти от самого берега, стеной вырастал лес и тянулся далеко, сколько хватит глаз, до самого горизонта.
Яра раздраженно отвернулась от окна, чтобы увидеть, как брат, стиснув от напряжения челюсть, уголок к уголку складывает накрахмаленные салфетки. Как с ним говорить, когда он такой? Нетерпеливо тряхнув головой, она бесцветно выдохнула: «Пойду, посмотрю, как там гусь». И вышла из комнаты.