– Любовь, банальная любовь тут происходит! Расходитесь, мешаете проехать транспорту…
Парнишка с ранцем не узнал, чем закончился спор, помчался вперед. К тому времени босая вымоталась, зацепилась одной утратившей чувствительность стопой за другую, рухнула ничком. Очередные доброжелатели поспешили к ней, но, заметив странный для зимы наряд, трогать не посмели. Отовсюду стекались зеваки; они таращились, ахали, но не догадались согреть ту, что лежала на тротуаре.
Продрогшая, со свежей ссадиной на подбородке, она неуклюже встала на колени, зачерпнула снега, хорошенько потерла им глаза, а затем обернулась. Под ее безумным взглядом люди отступили на шаг. Многие запомнили искривившийся в ужасе рот и хрипловатый стон:
– О-о, только не сейчас! Пожалуйста, не надо!
Толпа зашевелилась, посыпались предложения:
– Давайте позвоним в полицию, на женщину напали, очевидно же.
– Вызовем скорую, врач лишним не бывает…
У каждого в душе рос страх, а взоры приковали к себе грязные, израненные ноги.
Шатаясь от усталости и холода, неизвестная поднялась, прижала ладони к лицу и поплелась дальше. Внезапно в воздухе образовалась дымка. С каждой секундой видимость ухудшалась, но, сощурившись, еще можно было разглядеть тонкий силуэт. Беглянка снова прибавила скорость, но теперь ее мотало из стороны в сторону, будто ослепшую. Вдруг ее схватили, повалили наземь. Густое марево накрыло бульвар, а через мгновение почти рассеялось. Лишь там, где упала женщина, туман стоял плотной стеной. В привычный городской гул ворвался душераздирающий вопль.
Точно зачарованные, десятки свидетелей нырнули в белое облако, окружили место происшествия. Человек в первом ряду пожирал глазами того, кто находился рядом с бездыханным телом. Но едва вдалеке завыли сирены, он очнулся, схватил за шиворот мальчишку с ранцем и вытащил того за пределы круга. Вернувшись, человек рявкнул:
– Уберите отсюда детей! Здесь опасно! Это Туманный!
Раньше мне нравилось представлять себе огромный, залитый светом зал с длинными рядами кресел. Для удобства они были расставлены группами, словно в театральном партере, точно так же обиты красным бархатом и плавно изгибались в спинках. Но их занимали не зрители, готовые внимать высокому искусству, а те, кто любит записывать сны. Люди по очереди заходили в мой зал, неторопливо рассаживались, а когда свободные места заканчивались, я поднималась на сцену и задавала главный вопрос: зачем мы это делаем? Все, конечно, тут же отвечали мне, и у каждого находился особый повод, убедительное оправдание бесполезной в общем-то привычке; они спорили между собой, пытаясь выяснить, кто лучше понимает ее смысл, в чем-то даже соглашались, а встретив полного единомышленника, горячо обнимали его, родного теперь человека. Я твердо верила, что жизнь потеряет добрую часть очарования, если из нее исчезнут сны и сама память о них, поэтому по вечерам клала на тумбочку около кровати раскрытый блокнот. Раз в несколько месяцев его страницы расцветали четкими, подробными образами, но в большинстве случаев жестокое утро забирало все ценное, оставляя мне скупые обрывки фраз, не связанные между собой детали событий да отголоски идей, невесомо затаившихся на краю сознания.