А когда и эта еда закончилась, я вдруг сжалась в комок и завыла. Зарыдала, словно пытаясь выблевать обратно свое унижение. Меня трясло. Горло давило судорогой. Я грязными кулаками, перемазанными в той самой отвратительной жиже, размазывала слезы пополам с соплями. А рыдания все не унимались. Всего каких-то полтора года понадобилось мне, чтобы дойти до такого состояния. И это было мне неподвластно. Мне нужна была еда.
Нет, не мне – моему телу.
И всякий раз, когда его топливо заканчивалось, оно гнало меня вперед, лишая разума и воли. Я становилась хуже зверя – жрущая, безмозглая машина. А когда тело получало свое, оставалась я – раздавленная, униженная, сгорающая от отвращения к себе.
И все это было мне неподвластно. Ни то, чем я стала, ни даже решение, стоит ли мне дальше жить такой. Измененное чьей-то жестокой волей тело нельзя было просто убить. Ни ранить себя, ни повеситься, ни даже броситься с крыши я не могла. В моем теле не было ни костей, ни мышц, ни органов. Просто масса. Однородная субстанция, подчиненная моей воле. Я, однако, сохранила память о своем прошлом теле. И это было единственное, что я о себе знала. И потому я упорно сохраняла свою форму. Раз за разом восстанавливала сбитые руки; лепила расквашенное в драках лицо; вбирала оторванные в уличных боях конечности. Собирала себя снова и снова. И снова лепила девушку, которой была когда-то. Только когда?
Я лежала, скрючившись, в грязном мусорном баке и пыталась вспомнить хоть что-то о том, кто я такая. Но ничего, кроме тех полутора лет, что я выживаю в этих трущобах, не откликалось в моей голове. Моя жизнь стартовала с раздирающей белой вспышки и адской, всепоглощающей боли, которая рвала меня, кажется, целую вечность, а потом пустота.
И ощущение своего тела.
Податливого.
Послушного.
Текучего, как вода, и мягкого, словно слизень.
Тела, которое я раз за разом собираю в человекоподобную конструкцию.