Зеленый глаз расширился, взирая на пакетики и раскрывшись из комка, Шараф схватил яблоко и устроившись на земле, задумался.
Эрс подумав, предложила:
– Может, Саркаф что-нибудь знает?
– А с чего вдруг Саркаф? – Фося, закинув сумку на плечо, обернулась в ее строну.
– Ну, я слышала, его пытались обвинить в работе с обитателями Подземелья перед тем, как он принялся искать работу.
Афосия задумалась.
– Значит опять возвращаться? – она, вскинув руку и указав на выход с рынка, крикнула: «Все к метро!», – и ринулась через толпу прохожих к светлому, солнечному «окну».
Шараф, закинув в пасть огрызок яблока и жадно соскребя с земли пакеты и фрукты в котомку, посмотрел на сумку, полную фруктов. Были ли это благодарностью, за то, что он составил им компанию на рынке, зная, какая судьба его ждет или же это было некоторое «Прости за грубость»? А может даже значило: «Да, я была не права», со старой ссоры? В любом случае, это точно значит что-то хорошее.
Тряхнув мордочкой, Шараф потянул Эрс в толпу, к выходу, со словами: «Пойдем, Фося зашдется».
Скрип поручней. Резиновый пол хрустел под ногами, в окнах слышен шум колес. Шуршали юбки, корсеты, котомки, двери открывались и со стуком резиновых ограничителей, в миг закрывались с знакомым оповещением. И снова шум из окна. Запах метро несся по вагонам вместе с ветром, как маленький кентавр, скачущий по зеленой поляне, прячась под деревьями от пятнистых солнечных лучей, выглядывающих из-за листвы, играя с ним в прятки.
За чередой ступенек виднелись турникеты. Полиция вновь проверила котомку Шарафа. Последняя проверка перед выходом в свет, под сияющее солнце, возвышающееся над знакомыми черепичными крышами. Не верилось, что в красоте освещенных улиц, выметенных улочек, колышущейся травы и цветков у низеньких домов, среди шумящей толпы, цокота копыт по брусчатке, рыночной суеты и ярких флагов небольшой площади, могут уместиться задворки, перекрытые досками и занавесями, словно, прячась во тьме, избегая солнца.
Но, для Шарафа это дом. Он знал все улицы, незнакомых им Сертан и Кейвов, проходящих мимо, знал дома, отличая их по стеклам в окне и выбитым дверям. Он жил этими задворками и не представлял места лучше. Площадь казалась слишком многолюдной, бульвары кишели знатью, ярмарки оглушали звоном и какофонией перебивающих друг друга мелодий и окриков, улицы сбивали с дороги огромными топами неразличимых, из-за яркой одежды, лиц. Только здесь, казалось, он находил покой от несущегося в пропасть, мира.