Однако любопытство девичье верх взяло, но прежде, чем позволить господину испить ее самое, как он хотел и обещал, упросила его Ориана оголиться и лежать смирно, дабы она могла рассмотреть вблизи предмет, для любви природой назначенный.
Кутоний разоблачился охотно, но рукой прикрывался и сказал загадочно, что конкубине теперь должно не токмо наблюдать, но и гладить оный предмет, дабы совершал он природные метаморфозы, на кои способен, и доставлял им радости любовные, а для начала сих удовольствий Ориане следует персик ее пушистый показать сначала спереди, а затем и с тыла.
Ориана уговаривать не заставила, одежды сбросила и всю себя показала, а после задом к Кутонию развернулась бойко, на колени стала, спиной прогнулась, и так свою часть договора выполнила.
Кутоний, узрев ровные половины губ внешних и потайных, возрадовался несказанно, сам открылся и для пущей наглядности брюхо свое подобрал, а Ориана, как увидела промежду ног мужа валяние мешковатое, тотчас захихикала и глазами заблестела.
Едва пальчики девичьи коснулись сего предмета робко, будто вытаскивали из воды размякший чернослив, как стал сей фрукт вареный наливаться силой и расти, чем привел неискушенную деву в восторг неописуемый, ибо стал объект огурцом пухлым и крепким, с головой, как вишня налитая.
И так ей устроение сего овоща пришлось по нраву, что стала она с ним играться и разговаривать и запамятовала о самом хозяине, а когда опомнилась, была боровом придавлена, грубым действом потрясена и страх с болью испытала от вторжения твердости упрямой и толкучей, как пестик в ступке.
Простыни от сего деяния кровью девственной окрасились, а наутро Ориана поклялась себе, что за каждую красную слезу, павшую из целомудренного цветка, возьмет она с Кутония плату, да так, что он и сам не поймет.
До Орианы Кутоний держал в домусе Паулину – свободную горожанку из бедных, которая за хозяйством и рабами смотрела. Юркая, как белка, молода, весела, лицом и фигурой пригожа, поспевала она все знать, что в доме делается, и во всем участвовать, но Кутоний из-за скупости своей платил ничтожно, зато в тыл к ней заходил охотно, дабы животом по заду отшлепать оную белку.
Та хоть и млела от любодейства, однако надеялась на прибавки особые, но Кутоний считал, что платить за такое дело грех, потому как дом его не лупанарий,