* * *
Месяц я бредил поездкой на охоту в так понравившееся мне болото. Как назло, обстоятельства держали на месте. Начало коллективной охоты осенне-зимнего сезона и окончание летне-осеннего сезона требовали присутствия директора охотничьего хозяйства не там, где больше диких зверей, а там, где больше людей, желающих поохотиться. К тому же октябрь – самый пик заготовки кормов: зерноотходы, корнеплоды, кукуруза – все это правдами-неправдами заготавливалось в местных колхозах. А если совсем честно, просто воровалось в этих коллективных сельских хозяйствах другими коллективами – коллективами местных охотников. Кто-то из них работал агрономом, кто-то завскладом, кто-то комбайнером или механизатором: все они вносили свой посильный вклад в заготовку кормов для диких животных. В одиннадцать кормохранилищ, расположенных в лесу, были завезены качественные корма: сено, зерно, желуди, дикие яблоки, соль, картошка и свекла, а под навесы подкормочных площадок, расположенных у хранилищ и просто в егерских обходах было завезено около ста тракторных прицепов отходов от сортировки зерна – «качественных» отходов. Что значит «качественные» отходы? А то и значит, что во время просеивания и просеивания машинист сортировочного пункта (охотник) так регулировал сортировочные решетки и силу ветра в них, что в спрятанный под погрузку прицеп сыпались зерноотходы, наполовину с качественным зерном. Ячмень, рожь, кукуруза вывозились прямо на подкормочные площадки – под навесы. Но все эти коллективные жертвы надо было как-то не только поддерживать, стимулировать, но и контролировать и даже притормаживать, чтобы не пришлось отбиваться от ОБХСС5. Потому о моем болоте оставалось только мечтать, планировать и вздыхать, сдавая в бухгалтерию корешки квитанций и деньги за путевки на охоту, проданные вольным охотникам. И другую работу директора (и одновременно охотоведа, в одном лице) никто не отменял: отчеты, собрания с егерями, собрания с охотниками, кинологическая работа, ночные рейды по борьбе с появившимися браконьерами на транспорте с фарами…
И вот в начале ноября, отпраздновав открытие охоты на копытных и на «пушнину», разбросав все дела по «своим местам», я вырвался на охоту в свое же охотхозяйство, но за сто с хвостиком километров от центральной усадьбы, а точнее, в Пчелинск. И хотя сама деревня находилась уже за пределами не только моего охотхозяйства, но и даже нашей области как административного района, угрызений совести я не испытывал. Я позвонил директору местного лесхоза и как бы случайно обронил, что еду в рейд на границы нашего охотхозяйства и его угодий; возможно, мол, забреду и на его территорию, и получил милостивое разрешение «бродить там», сколько угодно. Теперь я был точно уверен, что поохотиться мне никто не помешает. Позвонить Пете я, естественно, не мог, хотя предупредил по телефону жену егеря из Иглицы, что два дня буду в тех краях на охоте, – пусть не суетится Демьянович, если услышит выстрелы. Но также сказал ей, что выдам премию в размер оклада ее мужу, если он найдет меня в эти дни в болоте между Иглицей, Пчелинском и Падевичами. Сам себе усмехнулся: я-то точно посчитал, что это около пятнадцати-двадцати тысяч гектаров. По болоту. По топкому болоту. Одно смущало: уже две недели шли дожди: смогу ли я пройти там, где ходил, и там, где хочу найти старого огромного рогача. Я иногда засыпал и видел острова, мох, кочки, трясины, широкую бобровую плотину, на которой смогли бы разминуться две телеги.