– Ты утверждаешь, что кинокефалы с людьми составляют единую разновидность, что же в таком случае огорчило тебя?
Нет, Рейн не хотел задеть меня, его и вправду интересовало моё мнение. Почуяв то, я погасил рык.
– Но, Рейн! И киммериец, и cаксон – тоже единый вид, но совсем иная нация. А кинокефалы, это как… скиф, бореец, кинокефал – это раса! Мы тоже люди! Строение тела, органов идентичное с человеческим. И то, что наша раса растворяется в других – ужасно! Мы безвозвратно теряем свою культуру. Вот почему я расстроен, Рейн!
Он придвинулся ко мне ближе.
– Наша культура стала растворяться раньше своих носителей, начиная с эпохи Возрождения, когда «люди», – Рейн образно изобразил кавычки, – осознав, что мечом стереть с лица земли кинокефалье племя невозможно, прибегли к более изощренному способу – браку.
– Свершилось заключение мира. Кинокефалы официально стали членами общества и смогли владеть землей, – вставил я, но напрасно. Рейна было не остановить, в воздухе так и витало его гневное возбуждение.
– Смогли владеть землей? Славно, раньше мы будто звери ютились в пещере! Да они просто «позволили» нам владеть собственной землей! Знаешь, как порабощаются, а затем, изничтожаются целые народы? Вера, Бони! Для того придумана вера.
– Погоди, Рейн! Куда тебя занесло…
Ушам захотелось свернуться в трубку. Слушать становилось неприятно.
– Бони, меня занесло куда надо, – горькая усмешка скользнула по губам его. – Отголоски веры, словно аппендикс, сидят сейчас во всех, даже в тех, кто её порождает. А ведь вера – это жуткий коктейль из рабского повиновения и чистого света, пропущенного сквозь омерзительную призму о сущности вещей. Вера не терпит красок восприятия, делая всех одинаковыми. И когда в Послепотопном Веке, Родрик сложил с себя полномочия, заключив мир, и перенял веру людей, вся наша культура пошла крахом.
– Но…
Я не находил, чем аргументировать возражение, и Рейн продолжал:
– Твой род, Бони, ещё век назад, до этой чёртовой эпохи, объединил свои корни, и о чудо! Пронес свой генотип сквозь века геноцида в девственном состоянии, не осквернённый мешаниной крови. Ты, Бонифац, смею сказать, почти единственный в мире и единственный в Каллиопе представитель чистого облика кинокефалов!
– Рейн, ты перебрал.
Впервые за весь диалог, в голос мой вплелись мягкие нотки. От его заявления было жутко.