Я сказала родителям и подругам, что бросила его, потому что он мне надоел. Мой статус был и так уже повышен, но он оставил во мне ужасный след: моя девственность стала валютой и предметом моего нарциссизма, а мои сексуальные фантазии закреплялись в своей обезличенности. Девушка в шикарном платье оказалась брошенной и нецелованной возле дешевой почасовой гостиницы в утреннем часу. И я решила навсегда закрыть страницу несостоявшейся невесты и стала «своей девчонкой», простой, дружелюбной, хорошей, легкой. Я переодела каблуки на спортивные кеды, а платье – на худи. Я начала носить стоковый спортшик и общаться с простыми девчонками и пацанами, все еще пользуясь уважением у местных «супердевушек».
Всплеск гормонов, повальное увлечение массовой культурой, никотиновая зависимость втайне от родителей, любовь к кино и травке: так начались для меня мои двухтысячные. На меня обратил внимание Глеб, пятикурсник, за которым бегали все девушки из общежития. Глеб был звездой спортивной сборной университета, неплохо учился, ездил на БМВ и был сыном небедных родителей. То, что я заслужила его внимание, вернуло мне самооценку. И мы начали встречаться. Я рефлексировала, когда с ним переспать, так как мой вирус нарциссизма продолжал меня инфицировать. Но мои двухтысячные были такими яркими, что я стала более здоровой. Моими учителями продолжали быть мои первые разы: первая поездка с одногруппниками в Питер, первое путешествие с подругой в Испанию, первый оупен-эир, первые галлюцинации, первый оральный секс в библиотеке, первые бессонные сорок восемь часов подряд.
Мой третий круг мандалы получился очень ровным, ровнее остальных. Ни одной пунктирной линии. Я разукрасила его красным и зеленым, но между узорами я нарисовала черные змеи. Если бы я не нарисовала им головы, все это походило бы на славянский орнамент, но змеи, обвивающие каждую линию, говорили об одном: именно в этом кругу меня ждало самое страшное событие в моей жизни. Я так хотела закончить мандалу именно в ту сессию, я бы не справилась, если бы мне предстояло доработать ее дома. Я углубилась в воспоминания, и рука сама рисовала в свободном потоке, но предстояла черная полоса, и, перед тем как заставить себя вспомнить ее, меня вытолкнуло обратно в кабинет. Мое лицо исказилось в ужасе, и я боязливо посмотрела на Софию, спрашивая у нее разрешения рисовать дальше. Меня пугало время, а вдруг оно закончится прямо сейчас, на полуслове, как в мультике «Доктор Кац»? Но София кивнула мне в одобрительной улыбке. Прошло всего двадцать минут, а я ей уже так много рассказала, и так много нарисовала, и у меня еще было много времени рисовать дальше.