Я ничего не понимала и ничего уже не чувствовала. Меня как будто загипнотизировали или, как раньше говорили в народе, заморочили. И эти мороки слепляли мои веки, как будто я не спала несколько дней или даже лет. И я боялась уснуть, потому что накатывавший на меня сон больше походил на смерть. Василиса Андреевна что-то бормотала себе под нос, почти волоком протащив меня через мосток, потом по проулку до своего дома. А как я поднялась на крыльцо, я уже не помнила. Я спала.
Проснулась я поздно утром следующего дня. Меня кто-то несильно тряс за плечо, и монотонный голос все просил и просил:
– Ну-у девушка, ну-у проснись. Ну что с тобой, – это «нуканье» в конце концов мне надоело, и я с трудом разлепила глаза.
Надо мной стояла здоровенная красивая тетка. Она хлопала на меня своими серыми с перламутровым отливом глазищами и продолжала трясти меня.
– Не надо, не тряси, я проснулась, – мне уже казалось, что все мои косточки от ее тряски гремят как камешки в детской погремушке.
– Люба, – прогудела тетка.
– Что – люба?
– Люба я, жена Василь Захарыча, значит.
– А-а…, ясно, а я Дуня.
Люба неожиданно хихикнула. Я даже оторопела. Дожили…. На селе смеются над исконно русским именем, а в Москве оно, кажется, становится модным.
– Да ладно, ты не обижайся. Просто у нас Дунь во всей округе мильон лет уже не было.
– Теперь вот есть. Временно, – за чудненькое слово «мильон» я сразу простила эту кустодиевскую красавицу.
Я с трудом сползла с высоченной кровати, устланной пухлой периной и закиданной многочисленными подушками и моими маленькими тезками – дунечками. Меня всегда смешило, что маленькие подушки на Руси называли дунечками. Но мне это почему-то было и приятно.
– Дунь, а ты зачем у нас?
Люба тем временем, пока я умывалась, быстренько накрыла стол к незатейливому завтраку.
– Да так, по делам. Разузнать кой-чего…, – ляпнула я.
Наверное, мои мозги к тому времени еще не проснулись и забыли все вчерашние наблюдения и приключения.
– Узна-а-ать? – протянула Люба, – а че такого не знают в Москве, че знаем мы?
Если не учитывать ее «че», то вопрос был поставлен весьма грамотно. Действительно, почему моя знаменитая (для меня, по крайней мере) интуиция буквально вопит о том, что здесь я найду ключ к разгадке жизни Егорки? Ведь в Москве на мои вопросы мог бы ответить Власов. Если, конечно, захотел бы. Вот именно – «если»!