Егорка приподнялся над подушкой и протянул руку к шоколадной плитке.
– Ты на курицу, на нее налегай! – Щорс с трудом поднялся и подошел к Егоркиной кровати.
– Однако, много из меня крови ты вытянул, крестник, – он с удивлением и явным удовольствием прислушался к слову «крестник».
– Ешь, – Щорс отломил ножку от курицы и воткнул ее в здоровую Егоркину руку.
– А вы?
– Дак я свою половину умял уже. Слушай…, – Щорс немного подумал и решительно рубанул воздух рукой, – ты меня это…, на «ты» зови, и еще….
– Отец у меня есть. Был…, – почему-то испугался Егорка.
– Я знаю…, – Щорс помедлил и сказал, – крестным меня зови. Крестным можно…. А сынов у воров в законе не бывает. Не должно…. А крестным…. Годится?
– Годится, – легко согласился Егорка. Он уже понимал, что отныне ему в этих стенах не грозят никакие расправы. Быть «крестником» самого Щорса не снилось ни одному счастливцу. Но вот что будет, когда он выйдет на свободу? Ведь выйдет же когда-нибудь?
– Ты ничего не бойся, пацан, я теперь выправлюсь. Есть теперь дело у меня…. Да и обещал я….
В Щорса как будто вселились новые силы. И, главное, он ни на минуту не забывал удивительный и скорый ответ на просьбу о прощении.
– Ты в Бога веришь? – неожиданно спросил он у Егорки.
– Не знаю, – Егорка помнил молитву матери, помнил, как она все время говорила вслед отцу: «Храни тебя Бог!». Но Бог отца на земле не сохранил, забрал к себе… И сам Егорка о Боге не знал почти ничего.
– Не знаю! – уверенно повторил мальчик. Впрочем, курица и дразнящая плитка шоколада интересовали его сейчас больше всего на свете.
– Ты ешь, ешь, – Щорс присел на край Егоркиной кровати и задумчиво смотрел, как этот худенький пацан вонзал в куриную мякоть новенькие белые детские зубы и представил, как эти же зубы вчера рвали собственное тело в клочья, чтобы не пережить позора. Не сдаться….
«Я бы не смог», – вдруг признался про себя старый вор и сам содрогнулся от этого признания. Он с уважением и затаенным даже страхом смотрел на мальчишку и знал наперед, что никогда не поймет, откуда тот взял силы и мужество, чтобы совершить над собой такое.
«Да, старый я, чтобы понимать таких вот огольцов», – с сожалением признался себе Щорс. Впрочем, он вовсе и не был старым, ему сейчас было только-только за пятьдесят. И вдруг понял, что если этот звереныш с острыми зубами и стальным характером выживет, то достигнет таких высот, о каких никто по эту сторону колючей проволоки и мечтать не мог. Он уже знал фамилию мальчика, и знал, что сын – в отца.