Чёрное облако неожиданно подскочило и скакнуло, в мгновение накрыв его самого. Стало холодно, как в глубине колодца. К удушливому смраду прибавился запах раскопанной земли. Никола облепили толстые белые черви и впились в кожу. Но он не поднял глаз, чтобы не увидеть того, чего не должен был видеть, только бормотал: «Эт нэ нос инду́кас ин тэнтацио́нем, сэд ли́бера нос а ма́ло». Даже когда что-то воткнулось в щеку и медленно поползло вниз, раздирая его кожу, он продолжал повторять: «Куониам ту́ум эст ре́гнум эт ви́ртус эт гло́рия ин секула. Амэн», пока не прикусил язык. Тогда, потеряв защиту спасительных слов, он сжался изо всех сил в непроницаемый ком равнодушия и смирения.
Пытки продолжались до заката. Как только бледное солнце сгинуло в лесу, калиго растворилось в сумерках и пропало. А люди, не глядя друг на друга, поплелись к своим домам. Кого-то приходилось тащить, а кто-то навсегда остался у дороги. Но у выживших не было сил плакать, прощаться или проводить обряд по изгнанию ревенантов. Справиться с ними легче при свете солнца, но чтобы они не разбежались по округе, их прибивали к земле осиновыми кольями.
– Где Роза? – еле выдавил Никол.
Хотелось упасть и лежать, но он боялся, что разойдутся раны. Да и оставаться на улице не хотелось. Соседи уже тащили молот и обструганные ветки. Собирались пробить насквозь своего собственного деда. Приколотить его к земле, чтобы она удержала его до рассвета и не позволила влезть в дом. А он что-то бормотал и виновато улыбался, опустив голову. Он много раз говорил, что устал бояться и выход только один. Никол случайно поймал его одновременно испуганный и довольный взгляд, отвернулся и впился зубами в нижнюю губу.
– Она в печи.
Они доковыляли до дома, не поднимая глаз.
– Завтра засуну её в погреб силой!