– Ну на злобу так на злобу, – кивнул Шрудель и прочитал вслух первое четверостишье:
Товарищ Солженицын, карта бита!
Но ты не плачь, что твой напрасен труд,
Твои заокеанские наймиты
Тебе помогут и деньжат пришлют.
– Все? – поднял он глаза на Копылева.
– Все, – кивнул тот.
– Ну, во-первых, где ж тут злоба дня? Солженицын – это уже не актуально. Во-вторых, «наймиты» – это кого нанимают, а не кто нанимает. В-третьих, что это за фамильярное «не плачь»? Я, честно говоря, впервые слышу, чтобы Солженицын плакал по причине финансовых затруднений.
Он повернулся к Грише:
– Ты слышал?
Гриша помотал головой.
– Вот и товарищ не слышал. Откуда у вас такие сведения, товарищ Копылев, а?
Копылев смутился и как-то двусмысленно потупил глаза, как будто сведения-то были достоверные, но он не имел права раскрывать их источник.
– Но это не главное, – продолжал Шрудель. – Главное – то, что наша газета – рупор рабочего класса. А вы нам антисоветчину предлагаете напечатать.
– Антисоветчину?! – Копылев отпрянул так, что едва не задел локтем один из бумажных небоскребов.
– Ну да, – равнодушно подтвердил Шрудель, – Вот тут написано: «товарищ Солженицын». А товарищ – это что? Это друг. Или вы, может быть, дружите с Солженицыным, а?
Поняв, что дал маху, незадачливый поэт решил вступить в спор, но Шрудель пресек эту попытку, сменив грозную интонацию на доверительную:
– Допустим, я вам верю. Верю. Но ведь читатель может засомневаться. Так что извините. Тут надо еще поработать.
– А следующая? – спросил Копылев, глазами указывая на листок.
Шрудель поморщился, но продолжил:
Ицхак Рабин опять, увы, встревожен,
Но пусть не плачет и расскажет всем,
Его любимый дядя – дядя Сэм,
И долларом, и бомбами поможет.
– М-да… «но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем». Слушайте, Копылев, а почему у вас все все время плачут? Прям какой-то плач Ярославны. И почему Рабин «опять» встревожен? А до этого чем он был встревожен? И откуда такая уверенность, что кто-то обязательно пришлет деньги? Это уже вторая эпиграмма, в которой кто-то кому-то шлет деньги. Чует мое сердце, что, если бы дядя Сэм и вам подкинул немного деньжат, вы бы упираться не стали.
Копылев отчаянно замотал головой, как бы всячески отрицая такую беспринципность.
– Но главное, – цокнул языком Шрудель, – это снова ваша политическая близорукость.