Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.
– Пойдем!
Теперь дорога спускалась, петляя по склону холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал темный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, дорога кое-как видна.
Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?
Так мы и шли, углубляясь в темное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озера серебристого света – это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъем, а справа запрыгали белые гребни – мы вышли к реке.
Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, все тяжелее опирался на ледоруб, а Симон скакал впереди, как черное пятно на фоне чего-то темного и высокого. Это темное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.
– Здесь передохнем, – словно издалека сказал он. – Ты слишком устал, а впереди еще долгий подъем.
Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Втащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытье.
Проснулся от острого желания справить малую нужду.
Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого, как бойница, окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав черную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться. Входной двери у башни не было, и все вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил и забредали только туристы. Все-таки я немного отошел, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.
И замер.
Поодаль виднелась грубая загородка из камней, наверное для скота. Местами она была разрушена, и внутрь затекал серебристый свет. В одном из проемов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: сверху будто голова, а выступающие треугольники, словно уши… Камень шевельнулся, и блеснули два зеленых изумруда – глаза! Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.
– Там… – еле выговорил я. – Там огромный пес.
Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны. И осталось совершенно спокойным.