– А потому что Инна Константиновна,—говорю,—несправедливый человек.! Не разберётся, а наказывает! Мне же Гришка первый в лоб шариком запустил, а я его горбушкой потом… Он же первый, а она меня наказала!
– Какой горбушкой?
– Обыкновенной! От круглого хлеба. Гришка первый начал, а меня наказали! Разве это по-честному?
Папа ничего не ответил, только сел на диван, ссутулился, руки между колен свесил. У него такие руки большие и жилы, как верёвки. Он очень расстроился.
– Как ты думаешь,—спросил папа,—за что тебя наказали?
– Чтобы не дрался! Но ведь Гришка первый начал!
– Так!—сказал папа.—Ну-ка, принеси мою папку. Она в столе лежит, в нижнем ящике.
Папа её очень редко достаёт. Это большая кожаная папка. Там папины почётные грамоты, фотографии, как он во флоте служил. (Я тоже моряком буду, когда вырасту). Папа достал не фотографии своих товарищей-моряков, а конверт из пожелтевшей бумаги.
– Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет ни бабушки, ни дедушки?
– Задумывался,—сказал я.—Это очень плохо. У некоторых ребят по два дедушки и по две бабушки, а у меня никого…
– А почему их нет?—спросил папа.
– Они погибли на войне.
– Да,—сказал папа. Он достал узенькую полоску бумаги.—«Извещение»,—прочитал он, и я увидел, как у папы мелко и часто задрожал подбородок:—«Проявив мужество и героизм в составе морского десанта, пал смертью храбрых…»—это один твой дедушка. Мой отец. А вот это: «Скончался от ран и общего физического истощения…»—это второй твой дедушка, мамин папа.
– А бабушки!—закричал я, потому что мне их всех было очень жалко.
– Они умерли в блокаду. Ты же знаешь про блокаду. Фашисты окружили наш город, и Ленинград остался совсем без продовольствия.
– И без хлеба?—эти слова у меня получились шёпотом.
– В день выдавали по сто двадцать пять граммов… Один кусочек, такой, который ты за обедом съедаешь…
– И всё?
– И всё… Да и хлеб-то этот был с мякиной да с хвоей… Блокадный, в общем, хлеб.
Папа достал из конверта фотографию. Там были сняты школьники. Все наголо стриженные и ужасно худые.
– Ну,—сказал папа,—найди меня. Все ребята были похожи между собой, как братья. У них были усталые лица и печальные глаза.
– Вот,—папа показал на мальчика во втором ряду.– А вот твоя мама.
Я её вообще никогда бы не узнал. Я думал: это мальчик лет пяти.
– Это наш детский дом. Нас не успели вывезти, и мы всю блокаду были в Ленинграде. Иногда к нам приходили солдаты или моряки и приносили целый вещевой мешок хлеба. Мама наша была совсем маленькая и радовалась: