– Ох, простите меня, дорогая, – захлопала ресницами графиня. – Я была бестактна. Соболезную вашей потере.
Эдельхейт тоже обратил внимание на тихую женщину за пианино. Она лишь сдержанно поблагодарила мадам и продолжила играть. Миссис Браун выглядела как идеально скорбящая вдова – закрытое чёрное платье с высоким воротом, кудри туго затянуты в причёску, ни следа улыбки на лице. Хотя серые полоски на манжетах и тёмные украшения говорили, что её официальный траур близится к концу.
Что до личного траура… от Эдельхейта не ускользнуло, что Вильямсон и дочь встретились глазами, прежде чем она прервала разговор тишиной.
– Я выполняю роль детектива, если того требует работа юриста и моё любопытство. Но обычно я только консультирую и сюда приехал исключительно в развлекательных целях в отпуск, – отметил Эдельхейт, давая понять всем и в первую очередь Вильямсону, что не собирается лезть ни в чьи дела и участвовать в сплетнях.
– Где вы остановились, сэр? – спросили его.
– На Оуксфорд-стрит. Я снял чердак у мистрис Палмер.
– Чердак? – удивились все, ведь фрак с иголочки Эдельхейта недвусмысленно намекал, что деньги у него водились.
– Там спокойней, чем в гостинице, и отдельная лестница. Как и сказал, я приехал в отпуск.
«Чудак», – пронеслось у всех в голове, и разговор перешёл в мирное и спокойное русло с невинными шутками и обыденными новостями из газет. Гений Вильямсона снова стал главной темой. Стонбай пытался разговорить его на сенсацию. Графиня Мур восхищалась его последним подарком – механической шкатулкой-головоломкой. А сам Вильямсон наслаждался плодами своего многолетнего труда, который ныне ставил его в ряд с богатейшими и влиятельнейшими людьми города.
Про Гая Эдельхейта ненадолго забыли, а когда вспомнили, то поняли, что он исчез. Так же внезапно, как и появился. С улицы был слышен только цокот копыт уезжающего экипажа.
Утренний Гласстон разительно отличался от своего ночного облика. С рассветом он приобретал множество красок. На западе богатый район отливал светлым камнем двух- и трёхэтажных особняков, мрамором статуй и зеленой парков. На его широкие проспекты даже заглядывало редкое солнце.
Трущобы же на востоке походили на закопчённый отпечаток пальца на стекле. Узкие грязные улочки, плотная беспорядочная застройка и ни одного светлого пятна.