– Распелись, – кивнув в ее сторону, сказала та, – Марк, вы какой-нибудь романс знаете?
Терять ему уже было нечего.
– «Утро туманное»…
– Вот и отлично, в какой тональности?
Марк сделал страшные глаза, демонстрируя свою полную неготовность к ответу.
– Давайте отсюда попробуем, – Люба нажала одну из клавиш.
– Давайте, – Наталья Львовна начала играть, – подойдет?
– Я не знаю, давайте попробуем, – Марку было уже все равно, пришел какой-то кураж. Он запел: – Утро туманное, утро седое.
Концертмейстер одобрительно кивала и аккомпанировала. Ее явно забавляло происходящее.
– Нивы печальные, снегом покрытые, – продолжал вытягивать Марк.
Так они прошли с небольшими остановками весь романс, и в конце концов Люба сказала:
– Все, можно сказать, что неплохо!
– Вот спасибо! – Марк искренне обрадовался, что экзекуция подошла к концу. – Теперь в ресторан.
– Это не все, – сказал Саня, глумливо развалившись в кресле, где до этого сидела Люба.
– Что же еще? – недоумевал Марк.
– Это первая часть подарка… – Люба снисходительно смотрела на него. – Завтра у вас, Марк, урок в консерватории у Зураба Соткилавы, это наш главный подарок!
– Нет! Ни в коем случае! Вы что, сдурели?! Какой, на хрен, Соткилава? Никуда я не пойду.
– Марк, – голосом, не терпящим возражений, произнесла Люба, – заслуженный артист Советского Союза, солист Большого театра, профессор консерватории вас ждет, а вы… некрасиво. После урока завтра и поужинаем.
Сил протестовать у Марка не было, спина была мокрая, ноги дрожали, да и ладонь горела…
На следующий день Марк был сам не свой. С тем, как неотвратимо приближалось назначенное время, ему становилось все страшнее. Он не помнил, чтобы ему вообще в жизни было так страшно. Тем не менее он приехал к памятнику Чайковского на полчаса раньше и топтался у ног великого композитора, будто тот мог помочь или дать освобождение от урока. Приехал Саня.
– Пошли… готов? – спросил он. – Да не робей ты, – видя совершенно разобранного своего друга.
Люба ждала внизу у входа. На ней была белая блузка.
«Как бомбистка из девятнадцатого века, – подумал Марк, – Софья Перовская, блин…» Ему действительно было страшно. Неожиданно идущая впереди Люба обернулась к нему, посмотрела на его бледное лицо и, ничего не говоря, взяла за руку. Кисть ее с ярко накрашенными ногтями была большая, крепкая и холодная. Она вела его по коридорам консерватории, как на заклание, так ведут детей к зубному врачу, агнца к жертвенному камню, бычков на кастрацию. Из-за многочисленных дверей слышались голоса абитуриентов, певших невероятно, красиво и уверенно. Смелости все это не добавляло. Люба с безвольным Марком и семенящим за ними Александром подошли к одному из кабинетов, из-за которого слышно было, как голосит какой-то тенор что-то на итальянском языке, Люба решительно открыла дверь, из-за которой на них обрушился звуковой шквал. За инструментом сидела очаровательная блондинка средних лет, на одном из стульев у стены сидел Соткилава, сложивший руки на груди, и покачивался в такт музыке, выпевал же молодой кучерявый человек в очках. Он очень старался. Соткилава показал рукой, чтобы мы садились. Юноша закончил, они договорились о следующем уроке.