– Да, женщины меня любили! – продолжил он, вспомнив бабушку и маму, вливавших в него когда-то суп и кашу, умолявших открыть ротик.
– А скольких я любя познал!
Горшечкин поморщился. Кроме мамы, двух бабушек (его отвозили на все лето в деревню), да еще Зинаиды, в его жизни женщин не было. О чем он теперь горько жалел. Лупил бы их всех как мух. За все Зинаидино зверство расплатился бы.
– А скольких я любя познал!
Теперь, когда близка могила…
Это был неожиданный поворот. Вот куда рифма заносит. Познал, познал…
– Со мной умрет мой идеал!
Может, убить ее? Она заслуживает. Поэта обидеть может каждый, легко. На такого беззащитного человека поднять руку. Который только и просит тарелку супу. Горшечкин повеселел, вспомнив про суп. Он заработал на суп. Пошел, разогрел, поел. Была еще и котлета, но это еще одна строфа. Тут он был тверд. Горшечкин почувствовал себя бодрее. У него всё есть для счастья: и суп, и котлета, и лицо, и фигура… Почему ее так злит, что я выхожу на балкон в трусах, подумал он. Там я делаю зарядку! Дышу кислородом! «Я тебе перекрою кислород!» – передразнил он ее мысленно. Только бы подушкой не задушила, во сне.
Горшечкин представил, что у них две спальни. Два разных входа… с улицы… коттедж! Эх, хорошо быть богатым. Да разве в горшечном цеху разбогатеешь, разрисовывая горшки? Говорящая фамилия у него была, с такой не разбогатеешь. Ладно, поэты всегда нищие.
– Оставлю все свое богатство…
Тебе, любовница моя…
Глеб даже похохотал. Хоть в мыслях он покайфует. А может, не оставлять богатство любовнице? Любовницы тоже убивают… Горшечкин передумал, он удалил эти строки, но от богатства отказаться не мог.
– Кому достанется богатство:
Квартиры, золото, фрегат?
Улыбка уже не сходила с лица Горшечкина.
– Что жизнь? она сплошное … (тут следовало неприличное слово). Глеб хохотал во все горло. Ему хотелось выскочить на балкон и продекламировать свой забавный стих. Нет, один раз он уже поорал с балкона… И Глеб с обидой покосился на висевшую в углу мухобойку.
Эх, как хотелось ввернуть это слово! Как оно просилось в строку! Но редакция не примет. Забанят еще. Надо заменять.
– Что жизнь? Что кутежи и пьянство?
Устал, иду наверно в ад.
Гений Горшечкина подсказал ему эти слова. Он не хотел идти в ад, но приходилось. Ай да Горшечкин, ай да сукин сын! Поэма! Данте Алигьери!