– Нас коснулись звезды, тебя и меня. В какой-то мере мы оба созданы звездами. Твоя мать загадала желание, чтобы ты и твои сестры родились, и я снял с неба звезды, чтобы ее желание сбылось. Я полагаю, что и моя мать использовала звездную пыль, чтобы я появился на свет, но она умерла прежде, чем я смог ее об этом спросить.
Твоя мать загадала желание, чтобы ты и твои сестры родились. Конечно, Беатрис слышала об этом. Люди часто исполняли свои желания с помощью звездной пыли. Но желания, которые эмпиреи загадывали на звездах, снимая их с неба, создавали магию столь сильную, что могли случаться чудеса. Чудеса, подобные тому, что ее мать забеременела тройней, хотя ее отец, как известно, в свои восемьдесят лет никогда прежде не имел детей, даже незаконных, даже с помощью немалого количества звездной пыли. Но даже несмотря на то, что эмпиреи, люди, которые могут загадать желание на звезду в небе, встречаются редко – и звезды сами по себе являются ограниченным ресурсом, – Беатрис не удивилась, узнав, что ее мать перешла эту черту. Во всяком случае, на фоне всего остального, что она совершила, это – сущий пустяк.
– И, – продолжает Найджелус, пристально наблюдая за ней, – коснувшись кого-то, звезды могут наделить его даром.
Беатрис заставляет себя сохранить бесстрастное лицо, но в голове у нее роятся мысли. Уже дважды она загадывала желание у звезды, и оба раза желания сбылись, оставив в напоминание о себе звездную пыль. Лишь один из десяти тысяч человек может с помощью магии снимать с неба звезды, и Беатрис никогда не думала, что станет одной из них. А теперь она была в этом уверена. Но они находились в Селларии, где магия считалась преступлением, наказуемым смертью, и Найджелус сам признался, что мать хочет ее смерти. Она не собирается помогать ему себя потопить.
– Если бы каждый ребенок с серебряными глазами был эмпиреем, мир стал бы безумным местом, – говорит она через мгновение.
– Не каждый ребенок с серебряными глазами, – говорит он, качая головой. – Не каждый ребенок, которого коснулись звезды, – у большинства талант дремлет, как у твоих сестер, и никогда не пробуждается. Но у тебя все иначе.
Когда выражение лица Беатрис не меняется, он приподнимает брови.
– Ты знаешь, – спрашивает он, откидываясь на спинку стула и оценивающе глядя на нее. – Сколько раз ты это сделала?