Ее привели зимой, за две недели до Нового года. В тот вечер я по привычке ежилась на холодном подоконнике, вглядываясь в темно-синие зимние сумерки за окном. А потом с неба хлопьями повалил праздничный белый снег, и наблюдать за бешено летящими из тьмы крылатыми и яростными снежинками было так захватывающе, что я забыла обо всем на свете – даже о конспирации – и высунулась из-за шторки. Меня тут же заметила нянечка.
– Чего это ты там делаешь? Попу прохлаждаешь? – иронично поинтересовалась она. – А я-то гадаю, кто у нас на окнах всю смазку расковырял? А ну марш в карцер!
Карцером у нас называлась маленькая кладовка без окон, куда складывали весь бытовой хлам: поломанные стулья, какие-то дощечки, рваные матрасы и дырявые ведра. Туда же сажали непослушных детей на срок, зависящий от тяжести совершенного «преступления»: от пятнадцати минут до нескольких часов.
Меня посадили в карцер на весь вечер, поэтому я не увидела, кто привел новенькую девочку. Малыши рассказывали, что это был очень странный и даже страшный человек с черными глазами и черной курчавой бородой, в рваном шейном платке ярко-алого цвета, отчего казалось, будто у него вся шея и грудь залиты кровью. Впрочем, воспитательницы не разглядели в нем ничего пугающего, кроме того, что этот человек был пьян и громко ругался.
Девочка, которую он привел, внешне напоминала цыганку, а наряжена была как принцесса: в черную блестящую шубку, в малиновую шапочку, из-под которой задорно выбивались ее темные кудри, в чудесные карамельно-красные ботиночки на шнурках. Под шубкой на ней оказалось малиновое бархатное платье с белым кружевным воротничком.
Девочку привели уже после ужина, поэтому ее покормили не в столовой, а на кухне, а потом отправили в спальню-казарму, где она, видимо что-то перепутав, преспокойно заняла мою койку под номером шесть. Когда меня выпустили из карцера и я, почистив зубы и умывшись, побежала в кровать и ловко взобралась по лестнице на свой «второй этаж», моему изумлению не было предела. На моем месте посапывала маленькая незнакомка, похожая на очень красивую и дорогую куклу, а ее роскошные кудри лежали веером вокруг головы, накрывая всю подушку и даже свисая вниз!
Сперва я не поверила, что передо мной – самая обыкновенная девочка, такой же человек, как и я. Мне она показалась феей из волшебной сказки, и я мгновенно вообразила, что ее привело сюда какое-то страшное и уму непостижимое черное колдовство. Перед моими глазами ясно встала картина: королевский дворец, золотая колыбель, в колыбели тихо качается кудрявая малышка под кружевным одеяльцем. Но тут большое и красивое окно с цветными стеклышками распахивается от порыва сильного ветра, который задувает все свечи в королевской спальне, и в комнату в полнейшей темноте влетает страшный филин с недобрыми горящими очами, огромными и круглыми, будто блюдца. Филин подлетает к кроватке, широко взмахивая темно-фиолетовыми плюшевыми крыльями (тут я вспомнила мягкую игрушку, которую подарили одному мальчику из нашей группы), хватает девочку за ворот ночной рубашки хищными когтями, возносится ввысь и улетает в непроглядный беззвездный мрак зимней ночи, который вливается в открытое окно, будто чернила из надкушенного стержня. Злой филин уносит девочку в запредельно далекие неведомые края, но добрый волшебник в образе белого голубя догоняет его, храбро вступает с ним в поединок и клюет его прямо в глаз! Филин от боли разжимает когти, и девочка падает с небес точнехонько в мою интернатскую кроватку под номером шесть! И теперь я должна помочь ей вернуться домой, в ее сказочное королевство, похожее на прекрасную мечту или сладкий сон. При этом я знаю, что добрый голубь принесет мне подсказку и я обязательно найду туда путь и верну девочку родителям. И королева-мать всплакнет и подарит мне золотой апельсин, а король пообещает полкоролевства, только я не возьму, а ухвачу за крыло ослепительно-белого голубя и вернусь в интернат на свою шестую койку… Размышляя в таком духе, я крепко уснула, свернувшись клубочком у ног этой новенькой девочки.