– По-моему, знают, – он вздернул подбородок. – Они не говорят с тобой совсем.
– Может, и тебе не стоит?
– Может быть.
– Тогда зачем ты пошел за мной? – я, развернувшись обратно к пейзажу, замахнулся и бросил еще один камень – родник отозвался стуком и хлюпаньем.
– Я очень хочу помочь, Саид, поговори со мной. Мне грустно и плохо. Я уже не гуляю с ребятами, я очень давно не катался на велосипеде вверх по горе, а ты знаешь, как сильно я люблю кататься.
Кивнув, я улыбнулся:
– Ага, знаю.
– Они зовут меня каждый день, если хочешь знать, каждый день становятся под окна. Вчера даже швырнули каштан в форточку, а я в этот момент стоял рядом с окном, но так, чтобы они не видели. Но каштан все равно попал в меня, прямо под глаз, у меня там царапина теперь. Наверное, это Зубайр бросил, он очень хорошо со всяким таким обращается. Я тебе про него рассказывал. И этим каштаном он поставил мне фингал. – Он выждал паузу, словно набираясь решимости на следующую фразу: – Ты бы заметил это, если бы все было нормально. Ты всегда общался со мной и точно спросил бы про шрам.
Он выпалил все это почти на одном дыхании. Видимо, ужасно ждал момента, когда поделится со мной. Меня умилило, как царапина медленно переросла в его рассказе в фингал, а оттуда – в шрам.
Я зажмурился. От его присутствия мне становилось лишь хуже, ведь он лишь подтверждал, что я могу причинять кому-то боль, даже ничего не делая. Мое бездействие, мое молчание делает ему больно. Я стал сомневаться в правильном выборе места для реабилитации.
– Саид, пожалуйста… – к нему вернулся прежний тон.
Я резко повернулся.
– Что, Ясин? Что мне сказать?
– Расскажи, что случилось. Расскажи, пожалуйста. Ты тут уже полтора месяца…
Невозможно.
– …и все это время я ни разу не слышал твой голос.
Полтора месяца?
– Ты не ошибаешься?
– В чем?
– Ты сказал «полтора месяца».
Он покачал головой:
– Не ошибаюсь. Точно.
– Л-лады…
Несмотря на глубокую ночь, звезды очень ясно освещали горные ярусные села. Красота изумительная. Тут, на отшибе кряжа, свободного от сочно-зеленых деревьев, были видны наше и соседние села, жизнь в которых кишела, как днем. Хотя, если быть точнее, то днем такой жизни не бывает совсем. Днем вообще все иначе. Ночи здесь, не пронзаемые искусственным освещением, были необыкновенно притягательны, и искал я в них лишь одиночества. И все же одиночество с приятным бульканьем пресноводной реки где-то внизу; с темными волнистыми очертаниями гор на границе горизонта; с селами, неправильной, неполноценной воронкой расположенными под звездами – все это скрашивало мое пребывание наедине с самим собой.