Мужчины сдвинули столы, все расселись, и режиссер торжественно раздал сценарии…
…Рита глубоко вдохнула холодный воздух, пахнущий снегом, и заспешила. Сегодня первый съемочный день! Вот будет весело, если ее погонят со студии за полную профнепригодность…
То страшась неизведанного, то радуясь ему, девушка шагнула за порог киностудии, и оказалась как будто на вокзале. Шум, гам, суета закружили ее в ярком, малость бестолковом круговороте.
– Доброе утро! – весело оскалился Харатьян, неузнаваемый в гриме. – Обычай соблюдаете?
– Нет, – улыбнулась Рита, – не люблю пиво.
На «Мосфильме» день начинался с посещения «железного дьявола» – пивнушки, где автомат за двадцать копеек наливал примерно пинту «Жигулевского», «Бархатного» или даже «Московского».
Кивнув Мише Боярскому, хищно слизывавшему пену с усов, Рита процокала к павильону номер восемь.
* * *
Полдня снимали эпизод «Предложение» в декорации «Автобус», что во втором павильоне. По сценарию, Джейн устает вешаться на Альварадо. Фыркнув в финале, она со злостью хлопает дверцей его роскошной машины, и запрыгивает в маршрутку. Мигель догоняет сеньориту – и делает ей предложение. Со всем латиноамериканским пылом, прямо в грязноватом салоне, где толстые индианки, наряженные в цветастые «цыганские» платья, везут клетки с квохчущими курами.
Больше всех суетился режиссер, выстраивая мизансцены.
После пятого дубля все дружно перешли в павильон номер три.
– Приготовиться! – протяжно закричал Гайдай. – Мотор!
Нескончаемые переговоры осветителей смолкли, а звукорежиссер откликнулся негромким:
– Есть мотор.
Тряхнув челкой, энергичная помреж выставила нумератор, и деловито зачастила:
– Сцена двенадцать, кадр один, дубль один!
Рита поежилась – двенадцатая сцена называлась «Первый поцелуй»…
– Камера! – крикнул режиссер.
– Есть! – кивнул оператор, и «хлопушка» громко, отчетливо щелкнула.
– Начали!
– Лида… – смущенно забормотал Видов. – Извини, но… Я влюбился… в тебя.
Олег неплохо играл робкого «молчела», отчаявшегося на решительный поступок. Касание его твердых губ, готовых раскрыться, неожиданно отозвалось сладкой дрожью – из глубин женской натуры поднималось темное, безрассудочное волнение.
Рита сама растерялась от подобного отклика тела, испугалась даже. Она-то всегда считала себя холодноватой, только Мише удавалось разбудить в ней жаркое естество.