– Что это? – прошептала я, и Нейтан поднял палец, призывая к молчанию.
Звук прекратился. А потом царапанье возобновилось. И вновь затихло.
– Думаешь, кто-то пытается забраться в окно?
– Оставайся здесь, – приказал он. – И не вздумай меня пристрелить!
Я бы предложила ему револьвер, но знала, что он не возьмет. Совершенно очевидно, Нейтан никогда не стрелял, и револьвер в руке испугает его сильнее, чем любой взломщик.
– Нейтан, стой! – прокричала я и на цыпочках подошла к камину за чугунной кочергой.
Я протянула ее Нейтану, и он одобрительно кивнул. Парадная дверь скрипнула на старых петлях, и племянник выскользнул наружу.
Мой взгляд остановился на револьвере. Трясущимися руками я схватила его со стола и прицелилась в дверь. Услышала стон ступеней на крыльце и шорох листьев под подошвами. И тишина.
Я подождала, пока секундная стрелка старинных часов с боем отмерит целую минуту. И еще одну. Я ощущала тяжесть револьвера в руке, но не опускала его. Я не взвела курок, только поставила на него большой палец. Конечно, я не Джон Уэйн[2], но при необходимости могу выстрелить меньше чем за секунду, а во второй раз – и за полсекунды.
Ощутив легкое головокружение, я поняла, что задержала дыхание. И заставила себя медленно выдохнуть. Почему он так долго? Со следующим вдохом пришел и долгожданный ответ. Нейтан прокричал:
– Опусти оружие, я нашел злоумышленника!
Появившись на пороге, Нейтан улыбался и держал в руках какого-то светлого енота.
– Это еще кто?
Он включил свет и вошел в дверь, обнимая невероятно симпатичного золотистого пса.
– Ох, бог ты мой, – вздохнула я.
Я вспомнила веревку в руке женщины и поняла, что это была вовсе не веревка. Какой переполох я устроила!
– Думаю, теперь мы знаем, что здесь делал тот взломщик, – сказал Нейтан, поглаживая собаке подбородок. Его пальцы нащупали бирку в форме косточки. – Похоже, его зовут Брандо.
Я заглянула в большие карие глаза моего лохматого гостя. Маленькие усы подрагивали, и я прикоснулась к его мордочке. Он потянулся ко мне. Я почувствовала прилив тепла в груди. Вспомнила, как легко было любить детей, пока они были маленькими, а они любили меня в ответ. Они были так уязвимы, такие крошечные, с хрупкими сердечками, поэтому я тоже позволяла себе быть уязвимой: плакать как дурочка, при виде их первых шагов, выпавших зубов, нестройных соло на утомительных концертах школьного хора. Но потом они выросли, и наша любовь ослабла. Их привязанность стала зависеть от получения желаемого: поездки в Европу, новой машины, первого взноса за квартиру на берегу моря. Неужели это деньги разрушили наши отношения? Было бы нам лучше, если бы я прятала от них деньги? Или вообще ничего не имела?