И было мне 7 лет. Было лето. И находился я в инфекционном отделении нашего послевоенного города.
Отделение состояло из маленького деревянного домика.
Одна палата была для детей на 6 человек, остальные были взрослые.
В нашей палате были 2 мальчика с чесоткой, двое со свинкой и я со своей желтухой.
Под вечер медсёстры несли очень большой гипс, который покрывал спину и часть грудной клетки находящейся там девочки.
На следующий день я познакомился с этой девочкой. Её привезли из какого-то района. У неё был сломан позвоночник, и поэтому ей надо было год лежать в этом саркофаге.
Звали девочку Тоня Бондаренко.
Девочка лежала очень тихая и грустная, ни с кем не разговаривала. Даже с санитарками, которые приходили менять ей рубашку.
На территории больницы росло много травы и ромашек. Я рвал небольшие букеты из ромашек и васильков, которые каждый день приносил Тоне.
Тоня была рада, улыбалась, а потом через несколько минут она тихо плакала.
Во дворе взрослые играли в карты. Меня часто сажала на колени красивая русая женщина, которую звали Маша. Маша часто говорила: «Был бы у меня такой сыночек, была бы я счастливой».
Однажды Маша выиграла в карты много денег, рублей 5 или 6. Один из игроков сильно обиделся на неё.
– Да, Машка, тянет тебя на детей на войне-то, наверное, с полковником жила?
– В разведке я жила, – сказала Маша совершенно спокойно. – И таких орлов, как ты, одной рукой ложила.
Мужик подскочил со скамейки и подошёл к Маше.
– Коли ты там ложила, может ты и меня положишь?
Маша пересадила меня на скамейку, сделала шаг к мужику и резко ударила ребром ладони по горлу. Мужик громко вскрикнул и упал под стол.
Больше Машу я не видел, её выписали.
А дальше, лет 15 спустя, дело было вечером, делать было нечего.
Из родного посёлка поехал я в город, полчаса езды на автобусе, в кино ещё успею. Автобус полупустой, стою на задней площадке, рядом две нарядные дамы годов с виду 20-ти. Чего-то шепчутся.