– А что… а что если тех, кто выбирал свой уникальный путь, непохожий ни на что другое, несравнимый и несравненный, глубокий и не подразумевающий под собой гедонизма… что если о таких не найти упоминаний, потому что их просто никто не делал, чтобы… чтобы… а для чего говорить о таких во всеуслышание?..
Ученый шепчет, вращаясь с книгами в руках, и в какой-то момент зависает на своей мысли. После замолкает, пытаясь продвинуть её дальше. В библиотеке наконец наступает тишина, и в этой тишине учёный продолжает поиск необходимых ему слов, которые так нужны не чтобы свернуть, не чтобы найти тропинку со своего пути, но чтобы утвердиться. Чтобы вновь увидеть открытые перед ним дороги и понять, что каждая из всех этих троп равна другим и в то же время находится в изоляции, в тишине… и это то самое, что он собирается произнести перед Флюидом, – единственно верное и желанное, что только может быть.
«Я должен найти хоть что-нибудь! Хоть небольшое упоминание о чём-нибудь связанном с перераспределением, прошедшим не так, как остальные! Я не могу не найти!» – думает мужчина, и в этот момент его рука падает на самую большую из книг, что только есть в библиотеке. Она называется «История всевеликого Флюида». Выглядит как новая, а всё потому, что она – единственная не желаемая всеми книга во всей библиотеке, а всё потому, что о Флюиде и без рукописных текстов знают все. Всё потому, что у каждого дома есть эта самая книга и её никто никогда не открывает.
«Ирония или судьба? Насмешка ли это надо мной, посланная самим Флюидом, или провидение, которое не просит, а требует, чтобы я ознакомился с этим трудом?»
Учёный открывает книгу, на которую его рука упала случайно, выбрав из десятков тысяч других. Он начинает читать и ищет там то, чего никто другой не пытался найти. И первые слова, с которых она начинается, звучат в его голове голосом самого Флюида: «Начало и конец – все одно. Истины в словах не ищут. Ты посмотри, друг мой, на вино. И в тишине наполнись им, как кислородом».
– Интересно. Я не ожидал увидеть что-то подобное здесь, в истории нашего всего, чья суть – перераспределение, которое надо выбрать собственноручно, как вино на полке.
И первые слова, бросившиеся в глаза эпиграфом, и последующие начинают завлекать его так, как ребёнка влечёт сладость, если с малых лет подсадить на сахар, на глюкозу, как на желаемое, как остальных на факт самого перераспределения, когда можно быть и в бытности выбирать предназначение. И учёный читает, не отрывая внимания и своей сутью превращаясь в каждую строчку. И в нем растёт желание рассказать обо всем другу-чиновнику, даже несмотря на знание о том, что он будет выслушан, но не будет понят… что ему будет задано много вопросов, а ответов он сможет дать не так много, как пожелает его друг.