Те, кто были снаружи, позволяли мне жить, знали, что было условием для моей жизни. Они были осведомленнее меня.
Было в них и то, что превозносило в моё существование крошечные приятные мгновения. Как я узнал многим позже – это зовётся музыкой. Обыкновенно они могли шаркать, переговариваться странными переливами, громкими и ужасно тихими, резкими или плавными, постукивать, хлопать. Но бывало и так, что они принимались издавать нечто удивительное, странной красоты, заманчивое… точно пение существ, иногда появляющихся за моим окном.
Звуки, которые я слышал, сколько себя помню, были поначалу гармоничны, так прекрасны, что я всякий раз застывал настигнутый ими, сражённый, забыв, как дышать и оттого пугаясь им. Они лились совсем издали, не были голосами живших внизу, но, наверное, воспроизводились ими каким-нибудь неизвестным мне способом и были настолько громкими, что я мог уловить их отчётливое течение. Звуки слаженные и плавные спустя много времени стали сменяться очень обрывочными, резкими и некрасивыми, будто подражание. И я мог вообразить себе, что если бы жившие там позволили мне попытаться издать такие же звуки, я сделал бы это поначалу так же неуклюже.
Со временем я научился различать звуки по неизъяснимым мне признакам. Какие-то нравились мне больше, какие-то совсем не нравились и я просто их не слушал. Но они, любые, раз за разом сопровождались неуклюжим повтором, и повторы эти с течением какого-то времени стали звучать почти так же красиво, как изданные перед ними. Повтор всегда был из тех же звуков, которые шли сначала. За один период времени, в который за окном полотно оставалось голубым, звуки могли быть разными, но ночью вся жизнь внизу утихала насовсем. Я же мог ходить по клетке независимо от цвета полотна и наличия света.
Я не помню, когда впервые в горле моём что-то запросилось наружу, скребясь и задерживая воздух. Но знаю только, что это произошло не так много времени спустя с той поры, как появилась красота в живших внизу звуках, а повторы ещё звучали неуклюже.
Я сам научился издавать звуки. Не те, что были как простые звуки от ходьбы, еды или справление нужды у дыры, а те, что так похожи были на красоту. Они зазвучали однажды, такие оглушающе громкие и напугавшие меня настолько, что я подумал, будто в груди моей от их появления вот-вот лопнет огромный шар, как тот, что висел на небе и излучал свет. Звук этот хрипел и прыгал без какого-либо контроля, и я просто позволял ему бежать из моего рта наружу и впиваться в стены. Звук отскакивал от стен и возвращался в мои уши, пугая и завораживая.