– И кто же такая?
– Архипа-охотника дочь. Настена.
– Ишь ты… Оно, конечно, верно. Можно и обождать. Он ведь ломоть отрезанный. В отчий дом гостем приходит. Да на пользу ли ему будет? Осьмнадцатый год, а уже и мошна не пуста… Боярин не скуп. Да и князь одаривает… Но будь, по-твоему. Погодим ему свою волю объявлять.
– Пусть время минет, отец. А там, глядишь, и сам сватов попросит засылать.
Андрейка даже не догадывался об их разговоре, но гостинцы привез не только родным. Была у него в родной веси зазноба, когда уходил на службу в прошлую зиму, долго они миловались у сенной копенки. Не могли расстаться. Помнил он и слова своей лады.
Прижавшись к милому, Настя прошептала замерзшими губами:
– Уедешь на службу княжескую и не вспомнишь свою ладу. Других девок встретишь…
Раздосадовал он тогда на нее. Стиснул свою желанную так, что та застонала легонько от жаркого объятия, а что наговорил, и не упомнишь:
– Мне, любая моя, кроме тебя, никого не надо… Завтра же скажу отцу. Пусть сватов засылает.
Отстранилась тогда Настя испуганно:
– Ой, погоди, не любит отец княжих людей. До осени погоди. Может, отойдет его сердце. Тебя ведь он сызмальства знает… Пора мне, ну как хватятся.
Так и разошлись они, а по осени выдали Настю замуж. Все это время мысли о ней не покидали его. Скучать, правда, особенно не приходилось. У боярина Евпатия не засидишься.
Все время при деле. И воинскому ремеслу обучиться надо, а то и гонцом в дорогу, не зная покоя и устали. Много спрашивал боярин, но и одаривал по старанию. Случалось, и прогонял кого. Андрейка же со всем справлялся не худо. В задирах не ходил, но и спуску не давал. И что особенно нравилось боярину, в застолье за хмельной чаркой не тянулся.
Время стояло хоть и тревожное, но мирное. Не забыть Андрейке, как в первой настоящей сече пришлось побывать. С княжьим сбором[43] малой стражей обоз тогда сопровождали. Пробовали лиходеи обоз пограбить. Да не тут-то было. Одолели налетчиков. Первый раз обагрился кровью тогда меч парубка. Ох и худо было после той сечи на душе. Ни есть, ни пить не мог, но виду не подавал. А все одно от сотника Митяя скрыть ничего не удалось. Не насмешничал над ним Митяй. Понял все. Подъехал по-тихому, когда других рядом не оказалось, и сказал по-отечески:
– Не горюй, молодец. Все мы у Бога на виду… Что душа горит, это ничего. Пройдет. По первости завсегда так… Дело наше служилое – хошь и грех на душу, а по-другому не выйдет… Не тужи… Меду попей. В церкву сходи… Полегчает… А коли не полегчает – другая у тебя дорога.