Боярыня Ефросиния поджидала мужа на побывку давно. Тревожилось. Тосковала. Ей ли было не знать про опалу. Заботу эту хранила в себе. Хозяйство и дочерей блюла в строгости.
Ефросиния довольно смотрела на своих вышивающих дочерей. Не все с простыми девками играми забавляться. К рукоделию их приучала с малолетства.
У младшей дело ладилось худо. Уколов палец, она охнула, и быстрые слезы полились по щекам.
– Пóлно, Марьюшка. Пóлно. – Боярыня поднялась с лавки и подошла к дочери. Успокаивая, погладила по голове.
– Не ладится у меня, матушка, – дочь всхлипнула, обхватив мать руками.
Средняя дочь Авдотья бросила свое занятие и участливо встала рядом с ними.
На улице послышался шум. Сквозь открытое оконце донеслось:
– Верховые… Верховые скачут.
Ефросиния бросилась на улицу. А за ней и дочери.
Тиун Засоха встретил ее на всходе[48]. Крикнув челяди, чтобы открывали ворота, закивал головой боярыне.
– Не иначе, боярин возвращается, матушка. Вот радость-то, – знал, куда подлить меда, тиун.
Истосковавшееся сердце Ефросинии наполнялось радостью.
Встречала сама у ступеней всхода. Держа большой каравай на цветастом ручнике, она улыбалась своими нестареющими очами долгожданному мужу.
Кроме Андрейки с Демьяном ратники расположились в доме Евпатия. Не было особой праздности во встрече. Посидели, как принято, за широким хозяйским столом и разошлись посветлу.
А поутру банька да за хозяйские хлопоты. Прознав, что приехал боярин, перед воротами усадьбы собрались челобитники со всей округи. Боярин слыл незлым, и народ хаживал к нему со своими тягостями. День прошел в суетных заботах. С женой Ефросинией лишним словом обмолвиться не пришлось. Лишь по приезде поговорили поболее. А поговорить было о чем.
Не дал Бог боярину Евпатию сыновей – все дочери. Старшие уже замужем. Еще одной подошел возраст. А там и младшей пора подоспеет. О том Ефросиния и хотела напомнить мужу, чтобы в делах княжеских своих дел не забывал.
Утомленный дорогой Евпатий с вечера заснул крепко, но ночью проснулся. Было душно. Где-то близко собирался дождь. Поднявшись с ложницы, взглянул на спавшую Ефросинию. Она спала, широко разметав руки, так что из-под сорочицы обнажилось плечо. Евпатий тихонько подошел к кадушке и испил берестяным ковшиком ядреного малинового кваса. Стало легче. Мысли его обратились к дочерям. Пошел в думах к их девичьей горнице, а у дверей остановился и вернулся обратно. Не малые ведь. Не годится отцу на подросших дочерей ночами смотреть. На то и день есть.