За рубежом главным представителем иррационализма является француз Энри Бергсон. Он нападает на понятийное мышление как таковое и обвиняет его, ссылаясь на трудности, утверждаемые элеатами, в том, что оно полезно только по отношению к жесткому, мертвому, материальному внешнему миру, но совершенно несостоятельно по отношению к жизни, даже до движения. Это всего лишь практический импровизированный вариант. Если попытаться, как это обычно бывает, применить к жизни и психике категории, берущие начало в пространственном мире, то они оказываются полностью нарушенными. Для понимания жизни требуется особая "интуиция". По мнению Бергсона, помимо рационального мышления мы обладаем, по крайней мере, в определенной степени, сверхрациональными интеллектуальными способностями, с помощью которых мы можем сопереживать самой жизни. Если мы хотим понять, что находится в движении, мы должны это внутренне пережить. Эта интуиция должна быть способна достичь "абсолюта". Поскольку она проникает в сущность вещей, она является действительным средством исследования в метафизике. Бергсон также осознает, что реальность не соответствует понятиям, порожденным нашим мышлением. Мы оказываемся здесь в кругу идей, которые очень напоминают Шеллинга, но, конечно, не являются плагиатом. Своим огромным воздействием мысли Бергсона обязаны прежде всего блестящей литературной форме, в которую он их облек. Сами по себе они совершенно непонятны.
Под влиянием Бергсона Джемс также перешел к иррационализму. Он считал, что таким образом можно решить неразрешимую ранее проблему существования одной (или даже нескольких) высших сфер сознания наряду с нашими индивидуальными сферами сознания, в которых заключены первые сферы. Джемс в целом принимает учение Бергсона о том, что наши представления не приближаются к реальности, а для того, чтобы постичь ее во всей полноте, необходимо погрузиться в саму жизнь. – В Германии иррационализм пока не приобрел сколько-нибудь значительного влияния. Он встречает сильное сопротивление со стороны немецкой научной строгости, которая с полным основанием относится к такому магическому решению проблем.
Однако примерно в то же время, когда начала действовать феноменология, в немецкой философии произошло еще одно существенное изменение: неприятие метафизики стало ослабевать.