− Иван Иваныч, − Таиров нахмурился и покосился на Никитку, − так ночь уже, метель содит как оглашенная! Можа погодим сегодня, а завтра утречком, спрохвала…
− Никаких спрохвала! Решим сейчас и дело с концом.
Стенька, не привыкший долго отпираться от приказа, глубоко вздохнул, и неспешно направился к сеням, на ходу помахивая палкой словно примеряясь, ударит какого-то невидимого врага.
Митрофан и его старший брат Николай, учитель Новоусманской земской школы, расположились в меблированной комнате Затекинского постоялого двора.
За стеной, изредка вспыхивая азартным спором, тлела карточная игра. Нетрезвый голос в коридоре, трагически соскакивая на фальцет, нещадно ругал какую-то Зинку. Пришедший на шум управляющий, безуспешно грозил буяну городовым. Из трактира на первом этаже долетал урывками хлипкий, срывающийся рык дырявой гармони. Жизнь в постоялых текла привычным манером.
Николай попросил человека принести кипятку и баранок.
− Ну что братец, вырвался на свободу? − посмеивался через четверть часа старший, с удовольствием наблюдая как Митрофан жуёт мягкие баранки, запивая чаем со сладким запахом чабреца…
Николай помнил, какое это несравненное счастье, ехать на каникулы домой.
− Ты ешь, не отвлекайся, знаю, что скажешь. И добром завидую тебе.
− Почему завидуешь? − Митрофан приподнял брови, то ли от удивления, то ли жадно хлебнув горячего чая. − Разве тебе не радостно как мне?
− Радостно конечно. Но по-другому. Человек так устроен − сам растёт, а чувства высыхают.
− Как картошка? Она же к осени делается ядрёная, а лучёвья усыхают в труху, − пояснил Митрофан, удивившемуся брату.
Николай склонил голову чуть на бок и улыбнулся сравнению.
− Да, Митрош, именно так, как картошка. Вроде и есть в тебе чувства, только не поймёшь уже, это и правда сердце заходится, или только голова велит тебе: это хорошо – радуйся. Или плачь, смотря, что по случаю выпадет.
− А это хорошо, ай плохо? − Митрофан секунду приостановил уничтожение баранок.
− Бог знает, братец. Может и хорошо. Кто бы вынес, кабы сердце за всё болело.
Николай полез в сумку, за табаком, и, закуривая папиросу, перевёл разговор на другое:
− Как твоё учение. Всё ли гладко?
− Да кубыть не тяжело даётся. И за голос отец Илья хвалил. Только как придёшь с классов, тоска берет.… Сколько раз думал, подберусь, и до дому бежать.