Майя отвела глаза в сторону. Что-то мешало ей принять мысль о самоубийстве Веры. И эти странные царапины на руке. Боже, голова идет кругом. Надо поскорее идти домой и выпить побольше валерьянки. Она старалась не думать о том, как отреагирует на последние новости ее мать. Она знала, что все будет плохо. Вера была дорога тете Марине, как родная дочь.
В квартире было сумрачно и тихо. Свет майского вечера не мог проникнуть внутрь через плотно задернутые шторы. На кухне капала вода из крана. Нужно сказать Дэну, чтобы снова связался с хозяевами квартиры. Они уже две недели ждут, чтобы этот проклятый кран починили.
Майя осторожно прокралась мимо дверей спальни, надеясь, что мать спит и разговор можно будет отложить. В ее душе царил полнейший беспорядок. А тут еще целая куча пропущенных звонков от Дэна. Боже, у нее нет сейчас никакого желания с ним разговаривать. Даже нет сил написать ему сообщение.
– Майя, – тихо позвал ее голос матери, – это ты?
– Да, мама, – она зашла в комнату и села на кровать.
– Я что-то весь день лежу и встать не могу, – пожаловалась мать.
Майя молча погладила ее по голове.
– Вы нашли ее? – спросила мать.
– Да, – кивнула Майя, прикусив губу, чтобы не разреветься.
– А где она? – снова спросила мать и отвела глаза, боясь услышать ответ, который и так был заранее ей известен.
– Она в морге, мама, – выдавила из себя Майя.
– Я так и знала, – горестно прошептала мать. – Мы все это знали.
– Да, – кивнула Майя.
– Ее убили? – она подняла строгие глаза на Майю.
– Почему ты так думаешь? – слабо запротестовала Майя. – По всему видно, что это самоубийство.
– Майя, – слабая рука матери накрыла ее ладонь, – не скрывай от меня ничего, пожалуйста.
– Хорошо, мама. Давай дождемся результатов расследования, – твердо пообещала Майя.
Тетя Марина подавлено молчала, привыкая к мысли, что Веры больше нет. Майя тоже молчала, не находя слов, которые могли бы принести облегчение и хоть как-то утешить их осиротевшие души. Горе утраты болезненными толчками билось в ее сердце, но она уже брала себя под контроль и душила боль безжалостной логикой существования. Ей нельзя распускать нюни. Мама больна, и никто не сможет позаботиться о ней, кроме нее.
– Давай я покормлю тебя, – мать попыталась приподняться на локте и снова бессильно опустилась на подушку и грустно прошептала, – Совсем нет сил подняться.