– Будем считать, что ты уже аспирант, Константин Седых… дабы и дальше не забывал ты, что дядька твой тебя любит и готов всегда поддержать доброе начинание… держи, на…
Костя протянул руку за конвертом.
– …здесь четыреста… должно хватить на недельку-другую отдыха, без особых излишеств, конечно, но в общем пристойным путем… так что езжай куда-нибудь, проветри мозги, они тебе еще пригодятся, по всей видимости… ну, что ты его держишь так неуклюже – спрячь, не откладывая: деньги прятать надо, подальше положишь – поближе найдешь…
Приказ был подписан пятого августа. Во вторник, шестого, Костя уже лицезрел вожделенный листок, не без помощи молотка приколотый четырьмя массивными кнопками к лишенной положенного по штату остекления большой синей доске объявлений справа от двери в приемную замдекана. Приказ был отпечатан через линялую фиолетовую копирку на факультетском электрическом роботроне, исступленно пронизывающем литерой "о" насквозь, до дыр все пять экземпляров закладки и, напротив, ощутимо не добивающим строчную "ф", отчего такие слова, как "форма" и "оформление", изменялись до неузнаваемости, превращаясь в некие неведомые доселе сущности…
Три дня ушло на это самое "рмление" с калейдоскопом всевозможных справок, выписок и обходных листов. В пятницу с утра Костя рассчитался с общежитием, сдав в камеру хранения ненужное барахло и оставив себе лишь постельное белье, которое он, по уговору с кастеляншей, должен был вернуть до девяти утра в субботу. Пути назад тем самым были отрезаны, часы, как говорят шахматисты, журналисты и террористы, запущены, однако Костя все так же не имел сколько-нибудь внятного представления о том, куда стоило бы податься из Москвы, дабы воспользоваться дядиным подарком, – вместо этого в его взъерошенных свободой мозгах плавали, словно бы в каком-то причудливом компоте, некие неведомые башни и шпили, загадочные девичьи улыбки и тут же – пестрые пагоды и лес: не то – тропический в чаемом Таиланде, не то – наш, северный, пахнущий комарами, мхом и взопревшей от косых дождей сосновой корой… Одним словом, идей никаких не было, а были лишь мечтания, и только – ничем не сдерживаемые мечтания необремененной молодости…
Опустевшая, исполненная предотьездной чемоданной неряшливости комната словно бы выталкивала прочь – Костя спустился вниз, съел в буфете сосиску с венгерской стручковой фасолью, запил ее стаканом безвкусного, заваренного с содой чаю и вышел из общежития на улицу – в погожее летнее московское утро, дразнящее всегдашней августовской необязательностью, сглаженностью бытия и одновременно пятничным предвкушением скорого отдыха, будто бы разлитым в густых клубах уличного городского смога.