Вероятно, у коммунистов никогда и не было тяги к власти. В качестве коммунистов у них была только тяга к бюрократическому господству, но это вовсе не политическое действие, а лишь карикатура на него.
И все же сталинизм по-прежнему заряжен политическим насилием, потому что выходит за рамки голой и простой потребительной стоимости истории, масс, труда и социального. В нем все еще есть нечто от абсурдного imperium[6], вырвавшегося за пределы рациональной финальности социального (ошибочна точка зрения Глюксманна[7] по поводу террористической логики сталинских лагерей, то есть «трудовых» лагерей, в отличие от нацистских лагерей уничтожения, якобы являющихся более совершенной моделью господства). Вероятно, секрет неудачи коммунистов, их комплекса политического бессилия заключатся в том, что после Сталина и его смерти они все больше ориентировались на потребительную стоимость, на наивную веру в транспарентность истории и социальных явлений, устранив любое другое измерение, кроме здорового управления делами, в результате чего впали в неслыханную с лучших времен христианства добропорядочность. Утратив то, что было аморальным, чрезмерным в идее революции, которая бросила бы вызов капиталу на почве его вирулентности (а не на почве предполагаемой рациональности), революция коммунистов превратилась в весьма убогое явление, довольствующееся тем, что идет на смену капитала в его бессилии управлять общественными делами. С присущей ему «дикой» этикой капитал не заботился ни о потребительной стоимости, ни о надлежащем использовании социального – он был безумным, безграничным предприятием по упразднению истинно ценностного при постоянно растущем безразличии ко всему и ускоряющемся обращении стоимости. Поскольку капитал это и есть неограниченное господство меновой стоимости. Неверно утверждать, будто капитал противопоставляет символическому и ритуальному порядку собственный рациональный порядок выгоды, прибыли, производства и труда, короче, порядок, состоящий из позитивных целевых установок. Напротив, он навязывает разъединение, детерриториализацию[8] всего и вся, неумеренное расширение стоимости и столь же иррациональный порядок капиталовложений любой ценой (что является противоположностью рационального расчета по Веберу[9]). Рациональность капитала – вздор, ведь капитал – вызов естественному принципу стоимости. Этот вызов не знает границ. Он нацелен на триумф (меновой) стоимости любой ценой, и его аксиомой являются инвестиции, а не производство. Все должно быть переиграно, заново пущено в ход. Истинный капиталист не копит, не наслаждается, не потребляет, его производительность – бесконечная спираль, он переводит все производство на последующую производительность, невзирая на потребности, на человеческие и социальные цели. По крайней мере, такой капитализм, без меры и без морали, доминировал с XVIII по начало XX века.