Таким образом, название нашей книги не ошибка и не сознательная провокация. Белый – действительно цвет, притом один из основных цветов, такой же, как красный, синий, черный, зеленый и желтый, в то время как фиолетовый, оранжевый, розовый, серый, коричневый принадлежат к группе второстепенных, у которых история короче, а символика беднее.
* * *
Перед тем как попытаться изложить долгую историю белого цвета в европейских социумах, я должен сделать несколько важных замечаний, которые будут развернуты в последующих главах и при рассмотрении изучаемых периодов.
Первое из них продолжает то, что уже было сказано здесь о белом как о цвете с полноценным хроматическим статусом. В течение столетий в Европе ни в одном из языков не существовало синонимии между понятиями «белое» и «бесцветное». И в древнегреческом, и в латинском языках, как и в местных наречиях, прилагательное «белый» имело множество образных значений (незапятнанный, чистый, девственный, невинный, незаполненный, нетронутый, светлый, сияющий, благоприятный и так далее), но никогда не означало «лишенный цвета». Это значение появилось у него только в современную эпоху. Ранее понятие бесцветности, которое во многих отношениях трудно постичь, определить и представить себе, связывалось с веществом либо со светом, но не с окраской. Для авторов, считавших цвет веществом, то есть некоей пленкой, облекающей предметы, бесцветность – это отсутствие или очень малое количество красящего вещества. Вот почему синонимы слова «бесцветный» следует искать среди таких слов, как «ненасыщенный», «вылинявший», «просвечивающий», «прозрачный». Напротив, у авторов, для которых, как для Аристотеля, цвет – это результат ослабления света при контакте с предметами, для бесцветного логической привязкой и источником возможной синонимии является черное. Но и в первом, и во втором случаях о белом речь не идет.
Восприятие бесцветного как эквивалента белого появится только в позднее Средневековье и в раннее Новое время. И, судя по всему, решающую роль в этом сыграет бумага. Носитель печатного текста и гравированного изображения, бумага, более белая, чем пергамент, в итоге превратится в своего рода «нулевую степень цвета»1. В самом деле, ведь во всяком изображении цвет определяется по его соотношению с фоном, и этот фон – или носитель, каким бы он ни был, – представляет собой «не цвет»: для иллюминированной рукописи это пергамент, для настенной росписи – стена; для станковой живописи – дерево или холст; для гравюры или печатного текста – бумага. В XV–XVI веках массовое распространение бумажных носителей, как для изображений, так и для текстов, способствовало тому, что между цветом бумаги – белым – и бесцветностью возникло нечто вроде синонимии.