– Господи, та шо ж ты з намы робышь, Витенька! Та так колы-нэбудь пэрэстрыляе нас из-за тэбэ якый-нэбудь нимэць. И колы ты тилькы поумнеешь?
После, когда все поутихло, я спросил:
– А с чого так нимэц разорявся в хате?
– Так вин же учыв нас, шо не можна чужэ брать, не можна до сусида лазыть. Вони дужэ сердяться, якщо хтось чужое визьмэ. Воны й убыть можуть!
– Шо? Из-за отых дэсяты яблук отак кричать! Та у нас в саду такых яблук хоть видрамы збырай – самы збырать нэ поспиваем!
Тут подошла моя мать и тоже давай меня молча гладить.
Вот так всегда: отлупцует, а потим гладыть. Тут я осмелел и говорю ей:
– А я ж тоби казав, не прышывай вторую пуговыцю, не прышывай! С одной точно бы лямка сорвалась! И ничого б не було! А ты прышыла!
Посмотрела на меня баба Катя с тоской и тихо сказала:
– Витя, ну скилькы разив я тоби казала, шоб ты не лазыв до суседей? Ты чого нас позорышь? Не то шо людям, нимцю стыдно у глаза глянуть! Ну, як мы завтра понесем им стираное белье?
– Так мы ж отдаем белье не офицеру, а его денщику. А вин ничого не знае! – сказал я.
Дело было в том, что денщик нам часто приносил белье в стирку, и со словами «матка шнель, шнель, мить» уходил. А мы же должны были на следующий день принести все это постиранное и выглаженное.
И почему-то никто это белье не хотел нести. Мать часто отказывалась, Марийку не пускала баба Катя, и тогда оставалось только мне с ней идти.
Так было и на следующее утро. Когда мы с бабой Катей пришли, я прокричал как всегда:
– Гутен морген, Фриц!
На что Фриц каждый раз сердился и отвечал:
– Гутен морген! Я не есть Фриц, я есть Курт! – и тут я сразу получил подзатыльник от бабы Кати со словами «та угомонысь ты, ирод!»
Фриц, то есть Курт в это время пересчитал белье и со словами «Гут! Зер гут!» унес его, а потом вынес полбуханки черного хлеба, а мне дал кусочек сахара.
– Вот жлоб! Прошлый раз буханку дал, а сейчас половину! Украл, наверное, нашу половину, – сказал я ему с улыбкой и положил сахар за щеку.
Курт улыбнулся и подтолкнул меня к двери.
Идем мы обратно домой, а баба Катя опять мне выговаривать стала за неправильный разговор с Куртом.
Тогда я запел песенку, которую она не любила:
Синенький скромный платочек,
Дал мине Фриц постирать.
А за этот платочек – хлеба кусочек
И котелок облизать.
Тут я снова получил подзатыльник и затем, уже молча, мы пошли к своей хате.