Тот год, когда появились призраки, начался так: Маэстро толкнул ногой дверь, бросил на пол чемодан и воскликнул:
– Вуаля!
– Видела уже, – заметила я. Если он забыл, я здесь вообще-то выросла.
– Да, но ты посмотри хорошенько, – сказал Маэстро со своим дурацким акцентом. Он, конечно, чистокровный итальянец и всё такое (я-то только наполовину) – но зачем это так подчёркивать?
Я скрестила руки на груди и внимательно огляделась.
Ряды кресел с выцветшими сиденьями. Занавес на сцене побит молью. Бельэтаж с ложами для богатых людей полуциркулем охватывает зал. С потолка, расписанного ангелами, драконами и фавнами, играющими на свирелях, свисают тяжёлые люстры. В глубине сцены притаился, как спящее чудовище, орган, и его трубы мерцают под косыми лучами солнца, падающими из фойе позади нас.
Старый, знакомый до мелочей Эмерсон-холл. Тот же занавес, те же кресла, те же драконы.
Новое здесь только мы.
И наши чемоданы.
– Ну? – произнёс Маэстро. – Что вы думаете?
Я стояла между ним и нонни[1]. Она хлопнула в ладоши и стянула платок с головы, почти совсем лысой, всего с несколькими клочками седых волос. В тот день, когда девять месяцев назад, прямо перед Рождеством, мама исчезла, нонни обрила голову.
– Ах! – От улыбки морщины у неё на лице углубились. – По-моему, это прекрасно.
Мои пальцы стиснули ручку чемодана линялого красного цвета с прогнувшейся крышкой.
– Ты уже видела этот зал, нонни. Все мы его видели миллион раз.
– Но он изменился! – Нонни теребила в руках платок. – Раньше это была филармония. Теперь это дом. È meglio[2].
Я скрипнула зубами, сдерживая раздражение: