Целый месяц, ожидая вызова к начальству с докладом о деле «Парсифаля», Михаил Алексеевич Толстой размышлял, как следует поступить с этими просьбами. С каждым днём в нём крепла уверенность в необходимости появления вагнеровского шедевра на русской сцене. И, наконец, он получил одобрение Татищева, вернувшегося на службу 18 августа. Начальник Главного управления, большой любитель оперного искусства, выслушав доклад Толстого, нашёл его рассуждения о мистерии логичными и правильными, особенно после того, как узнал, что их разделяет самый консервативный цензор министерства – Сергей Ребров. Однако, не желая ни на полшага отступать от указаний обер-прокурора, Татищев дал Михаилу Толстому задание: разрешить постановку исключительно для Театра музыкальной драмы и с учётом замечаний Синода. Остальные же прошения Толстой должен вежливо отклонить, с намёком на временный характер отказа и возможность его пересмотра после первого представления на сцене «Музыкальной драмы».
Незаметно наступил ноябрь. Михаил Алексеевич ежедневно просматривал составляемые его чиновниками обзоры зарубежной прессы и не пропускал ни одной публикации с новостями о «Парсифале». Газеты писали, что Общество почитателей Вагнера в Баварии ходатайствовало о принятии специального закона, продлевающего за Байройтом исключительные права на мистерию. К удовольствию Толстого, закон этот принят не был.
В Берлине, Франкфурте-на-Майне, Лондоне, Мадриде, Праге, Будапеште – везде шла активная подготовка к премьерным представлениям «Парсифаля». В Лондоне за право постановки боролись сразу два театра: «Ковент-Гарден» и крупнейший мюзик-холл «Колизей». Толстой представлял себе, как лучшие оперные дома мира вступили в своеобразное соревнование: чья сцена покажет «Парсифаля» первой после Байройта. В этой гонке явным аутсайдером выглядел получивший разрешение цензуры петербургский Театр музыкальной драмы. Михаил страстно хотел разузнать, как обстоят дела с первым русским «Парсифалем», и даже направил в театральный мир своего «шпиона» – жену Мари. Она быстро установила, что режиссёр Лапицкий ещё не приступал к репетициям. Эта новость повергла Толстого в глубокое уныние.
Утром 3 ноября в Главном управлении по делам печати произошло невиданное событие. Обычно вызывавший подчинённых к себе в кабинет, граф Татищев сам зашёл в контору цензоров. Кивнув вытянувшимся по струнке Реброву и Толстому, он доброжелательно обратился к последнему, вручая бумаги: