– Что ж ты стоишь, Алексей Васильевич, садись, – она указала ему на соседнее кресло. Поговорим.
Он сел, не сводя с нее взора.
Она улыбнулась тепло.
– Думаешь, наверное, что за толстая такая книга у меня. Это я труды господина Монтескье читаю. Знаешь ли ты такого философа?
– Н-не имею чести.
– Прискорбно.
– Да я в философиях, государыня, не силен, но, коли ваше величество повелит, так готов изучить.
– Похвально. Да видишь ли, Алексей Васильевич, трудно философию изучать по повелению царскому, тут нужен особый философический склад в человеке, а коли его нет, так и наука не впрок. Хотя наука это полезная. А ты, граф, я давеча слышала, театром занимаешься.
– Истинно, государыня, – осмелел Погожев, ощутив под собой твердую почву, – как дяденька мой представился, так имение его ко мне перешло, а с ним и крепостной театр, так я сейчас его в Петербург перевез и уж в доме своем расположил. Теперь же к премьере готовимся.
– Вот как! Какой же спектакль ставишь? – Заинтересовано вопросила императрица.
Граф смутился.
– Да пьесу вашу, государыня, «Горебогатырь Косометович». Композитор Мартин Солер.
Екатерина засомневалась.
– Али правду говоришь? Отчего же эту пьесу?
Алексей вмиг вскочил с кресла и встал перед государыней на одно колено.
– Из уважения и любви к моей государыне, к моей царице.
Монаршая бровь поползла вверх. Екатерина отложила книгу и поднялась. Протянула к нему руку. Он жадно впился в нее губами.
– Любви, говоришь, Алексей Васильевич, ну так мы сейчас твою любовь испытаем.
***
Когда утром он проснулся, с ним рядом оказался только непоседливый солнечный зайчик. Он семенил по подушке государыни и так и норовил скакать все по кругу и по кругу. Приподнявшись, Алексей Васильич понял, что это ветка березы, которая растет под окном, играет с солнечным лучом. Шторы на окнах были уже раздвинуты, а на небе сияло столь мощное и редкое для северных широт светило, что лишь удивления достойно. Однако удивления достойно было и многое еще.
На часах, что стояли на каминной полке, едва было четверть седьмого, а уже вовсю пахло кофием, и мягкий, но повелительный и уверенный голос государыни звучал в той комнате, где она приняла его вчера. Голос этот перемежался иногда с каким-то мужским. Погожеву подумалось, что это вполне может быть Григорий Александрович. А если он, что тогда? Как повести себя коли войдет? Да войдет ли? А может это и не Потемкин вовсе, а кто другой. Истопник, например или министр с докладом. Да только неужели так рано поднялась царица для дел государственных. Право слово, это после такой ночки было, по меньшей мере, странно.