а сама всё знай про Ивана да про Ивана.
– Прилетит в отделенье боец, мол, на белой маршрутке,
да повыбьет все зубы нам за такие шутки!
Мы на сказки, дура, твои, – говорят, – плевали, —
и хохочут всеми тремя головами.
…А уста у неё – вкуса блокадного хлеба.
А глаза у неё – цвета бесланского неба.
И фонарь-то под левым – блоковский, светит ярко.
А собой недурна, раз уж такая пьянка.
Говорит: «Ешьте мясо моё, да не подавитесь».
Говорит: «Пейте кровь мою, раз уж такая жажда».
Говорит: «Мой Ванюша – сильный и смелый витязь,
я его уже тысячу раз рожала».
«Падал Ванька мой на Болотной да на Сенатской,
падал Ванька под Сталинградом, в ГУЛАГе, в Афгане.
Упадёт – и ему невозможные звёзды снятся.
Ну а вам, – говорит, – и не снились такие Вани».
…В обезьяннике выла бездомная бабка-ёжка
и лохматый Леший нервно обкусывал ногти.
А менты притомились. Где-то пищала мошка
на одной высокой, крайне противной ноте.
И сказали менты сразу тремя головами:
– Да нужна ты нам, дура, и эти все твои Вани!
Ты пойди посиди с корешами своими бомжами,
только шоб молчали, суки, и не раздражали!
Пнули в клетку её к лохматому Лёхе да к бабке.
Руки вымыли с мылом, выпили пива по банке.
«Как вы тут?» – у товарищей тихо она спросила.
А они отвечают: «Ну здравствуй, наша Россия».
И она улыбается: «Утром придёт Василиса.
Завтра утром придёт за мной доченька, Василиса.
И прекрасная, и премудрая Василиса.
Вот тогда-то мы посмеёмся, повеселимся».