За какую-то пару секунд перед глазами Сидорова пролетела недолгая, но бурная мотоциклетная жизнь его железного друга, насыщенная теми яркими событиями двадцатилетней давности, в которых им обоим довелось поучаствовать. В душе взрослого, предприимчивого и сильного мужчины «заскребли кошки» от тоски и нахлынувших ностальгических воспоминаний. Загипнотизированный стеклянным «взглядом» своего бывшего «боевого товарища» («воевавшего» с ним, по молодости, на любовных «фронтах»), Николай Иванович Сидоров оставил своё, застывшее в отрешённой позе, лысеющее и пузатое тело возле соседа, а сам мгновенно перенёсся в те далёкие времена чешско-советской дружбы, когда, будучи шестнадцатилетним подростком, он отдыхал в загородном летнем пионерском лагере…
В то лето этому небольшому, но чрезвычайно уютному в бытовом плане, пионерскому лагерю удалось, каким-то чудесным образом, добиться международного статуса, и в него впервые завезли чешских детей из братского города, носящего склизкое имя «Пльзень».
Положа руку на сердце, у сотрудников лагеря язык не поворачивался называть приехавших к ним тогда чешских пионеров – ДЕТЬМИ. У большинства иностранных юношей были волосатые ноги, и под носами пробивалась усиковая поросль, а их девушки гордо носили перед собой упругие, налитые до краёв «двухлитровые» молочные жЕлезные «бидоны» (доставшиеся им от щедрой природы), и грациозно виляли перед советскими сверстниками сформировавшимися широкими бёдрами. И самой красивой среди этого всего физически развитого европейского великолепия, была, бесспорно, Катерджина! Как только это, светящееся лучезарной улыбкой, «солнышко» спустилось из автобуса на сырую уральскую землю, пасмурная, хмурая, угрюмая, унылая, чёрно-белая пустая жизнь Сидорова Коли сразу же наполнилась чётким смыслом, заиграла разноцветными красками, а в его душе звонко запели серенады соловьи (хотя до этого в адрес девочек у него в душе, в основном, каркали одни только противные вороны). Торжественно барабаня трясущимися от волнения руками в барабан приветственный марш вместе с другими, встречающими дорогих гостей, пионерами, Сидоров Коля старательно пытался скрыть неожиданно вспыхнувшее в нём светлое чувство под маской холодного безразличия и, как ни в чём не бывало, продолжать извлекать из туго натянутой поверхности музыкального инструмента патетические тремоло. Но яростно «барабанящее» в его груди (под белой наглаженной рубашкой) сердце билось гораздо сильнее, упорно сбивая юношу с общего, заданного ребятами, ритма. Сердце Коли, словно запертая в клетке птица, изо всех сил намеревалось выскочить из груди наружу, но не для того, чтобы вспорхнуть к небу, а для того, чтобы камнем упасть к ногам этой богини и преданно лежать возле неё всю оставшуюся жизнь.