Работу закончили. Осетин заплатил неплохо, особенно девушкам. Меня он особо за девушку не держал – не блондинка, без груди, с плоской жопой. Мне дал меньше всех, но все равно много.
Я вернулась домой. Отец лежал скрюченный на кухне – третий инсульт. Я сразу поняла, что долго он не проживет. И не хочет.
Вся его левая сторона застыла и стала серой, рот перекосился, левый глаз, судя по неподвижности, не видел. И когда потом я привела в больницу нотариуса, чтобы подписать дарственную на квартиру, его «ум-м-м» на вопрос: «Вы добровольно передаете право на квартиру своей дочери?» вполне можно было расценить как «да». Или как «нет». Я не знаю, что на самом деле хотел сказать отец. Не думаю, что «да».
Какая разница? Документы были подписаны, и я сразу поставила новые замки, чтобы брат с сестрой не смогли попасть в мою квартиру. МОЮ!
На следующий день взяла остаток за художество «секс-фермы», пошла в больницу и дала медсестре двести долларов, чтобы она сделала то, что нужно. Формально это называется «отключить пациента». Законно это можно сделать только в Швейцарии и еще нескольких штатах Америки, кажется. В России нельзя, но, как обычно у нас, любое «нельзя» преодолевается деньгами.
Мы с медсестрой зашли в моповую. Она, почему-то не включая свет, пересчитывала деньги. Пахло тряпками и хлоркой. Купюры были мелкие, она считала долго – уж и не знаю, откуда их надергал «Берия». Может, от фарцовки на вокзалах? Наконец, убедившись, что сумма правильная, она задала дежурный вопрос:
– Вы уверены, – именно так, без всякого знака вопроса в конце.
Я ничего не сказала, кивнула. В моповой было так темно, что кивок или противоположное движение головой «нет-нет» выглядели бы одинаково: «Да, уверена» или «Не уверена».
Но она поняла. И в начале ее смены отца не стало.
Ты же хотел в небо, папа?
Когда пятнадцать лет спустя психотерапевт спросил у меня: «Вы сепарировались от родителей?» – я ответила: «Я их отключила».
«Отключили от эмоций?» – не понял он.
«От всего отключила».
«Это плохо», – сказал он.
«А я думаю, что хорошо!» – ответила я.
Мне и тогда, и сейчас кажется, что хорошо. Страшный сон закончился – началась новая жизнь.
«Страшный сон» – так я назвала бы то, что Алеша Пешков назвал «Детство».
***
После «отключения» отца я на какое-то время занорилась. Не выходила из квартиры несколько недель. Не просто осталась одна – впервые в жизни у меня появилось свое место, где некого бояться и никому не нужно понравиться.