Правильно ожидаете, баклажки, – довольно усмехнулся про себя Грегори, и от этого самодовольства ему сразу же стало противно – понял вдруг, что доволен он в первую очередь тем, что кому-то надо опасаться цука, а ему, Грегори, и его друзьям – нет.
Цукать новичков ему не хотелось, и он, задрав нос, прошел мимо них по ступеням – а баклажки, едва ли не рты разинув, провожали его взглядами.
Обрушенную в наводнение галерею восстанавливать не стали, а построили вместо нее закрытый коридор, за что воспитанники были директору несказанно благодарны. Вполголоса передавали друг другу слова адмирала: «У нас, господа, не Севастополь и не Сухум, чтобы открытыми галереями баловаться. В Петербурге пять месяцев снег, а из остальных семи четыре – дождь. А то и со снегом. Потому про открытые галереи приказываю забыть».
Забыли постепенно.
Коридор был неширок (меньше полутора сажен) и пустынен. Здесь ему даже баклажки навстречу не попались. Свежая кладка в бывших оконных проемах – выходившие когда-то на галерею окна заложили кирпичом, косые блеклые полотнища солнечного света на некрашеном ещё полу коридора, запах олифы и скипидара – где-то что-то красили и белили.
Рановато ты вернулся, Грегори, – сказал себе с лёгкой грустинкой кадет Шепелёв.
Где ж теперь мы будем перила ломать, если на Павла-исповедника яблок на стол не подадут? – сама собой пришла в голову дурацкая мысль.
Досадуя сам на себя за приходящие в голову нелепости, Грегори отворил дверь в свою спальню, сбросил ранец у кровати и огляделся. Внутри спальни ничего не изменилось – всё те же побеленные стены, кое-где едва заметно и привычно тронутые пятнами сырости и плесени, небрежно прикрытые ткаными покрывалами кровати и шкафчики с дверцами нараспашку.
Грегори забросил ранец в свой шкафчик и вышел из спальни прочь – пока не закончилась относительная свобода, можно было погулять по городу без присмотра.
В Галерной гавани, как обычно, было многолюдно и суетливо. Горланили торговки, предлагая выловленную ещё утром салаку и колюшку, хмурые дрягили волокли по сходням с барж бочки, ящики и мешки, проходили матросы – кто по делу, а кто и без дела, в увольнении, шныряли в толпе мальчишки-уличники (опять вспомнился Яшка-с-трубкой – но этого здесь вряд ли встретишь, здешние чужих не жалуют). Торопливо бежали через фарватер две лёгкие гички и длинный лакированный вельбот – к стоящим невдали на якоре двум бригам – их мачты высились над тихой водой, и такелаж свисал с них густой паутиной. Где-то далеко в морской (морской, морской! нечего тут какие-то лужи какого-то маркиза приплетать!) синеве столбом поднимался дым, и ветер сносил его к норд-весту, разносил клочьями.