Она была всем нова для него.
Она гладила его по лицу легкой ладошкой и целовала его в шею острыми, горячими губами, – и это была невиданная для него ласка. Она была невесома, и в то же время он ощущал в руках вполне зрелые, местами даже увесистые, части ее тела. Но при этом она была такой же подвижной и легкой, как ее язык. И не останавливалась ни на секунду.
Она шептала, стонала и двигалась, обвивая его со всех сторон, но и так, что одновременно он все время чувствовал себя в ней, вне зависимости от того, в каком положении они в ту или иную минуту находились.
Иногда приходя в себя, он невольно вспоминал свой секс с женой, тяжелый и машинальный, как работа на заводе, и понимал, что ему повезло, что он узнал нечто новое в жизни и что это новое теперь будет с ним всегда.
А потом он забывал жену – было не до нее. Аня выводила его на новые уровни, и ему приходилось не отставать.
Он пускал в ход знания, полученные в разные годы из разного сорта источников, – и получалось! Она задыхалась, выгибалась и даже плакала, благодарная. И направляла его своими задавленными, как от пытки, стонами, подталкивая его на самые рискованные действия.
Иногда кровать начинала повизгивать тонко и протяжно, и тогда точно так же, тонко и протяжно, в хор вступала Кэти. Она подвывала деликатно, но азартно, одобряя хозяйку и ее усердного друга, но мгновенно стихала, как только кровать замолкала.
Кэти была стара и умна и, видимо, знала толк в человеческой любви.
Странно, но эти собачьи подвывания только поощряли страсть Саныча, являясь частью всего того нового, что на него обрушилось. И с тех пор он гладил жирную спинку Кэти так, как будто она была продолжением тела Ани. И потешался в душе над ее вертлявой благодарностью, в которой было что-то жеманное и обезьянье – Анино.
Алька, старшая дочь Саныча, была как манекенщица. Высокая и стройная, но без ненужной спортивности. Пухлые, как у отца, губы. Его же голубые глаза, только в омальвиненном варианте. Эталонная грудь. Узенькая талия, на которой в добром соседстве с пупком уселась татушка бабочки. И природная доброта – лучшее украшение женщины.
Сутулилась она только дома. На людях старалась, держала пружинку позвоночника ровно. А белобрысость даже шла ей, делая похожей на вечного ребенка. Такие лица никогда не стареют.