А ещё мне было почему-то стыдно своего непрошеного благородства. Был я смешон и жалок со своей щедростью. И совершенно не нужен этому радостному пацану с его телефоном.
Зато племянник подарку обрадовался. Собрал палубу, нос с хищным драконом, ряд вёсел. На мачте его энтузиазм утих, и корабль занял своё место среди безумной коллекции полусобранной техники.
Ну хоть два-три дня тихо было.
Кто-то из именитых психологов (сейчас уже не вспомню кто) писал: «Если вы боитесь кого-то: учителя, директора, начальника, то вам всего лишь стоит представить его не в роли этого самого начальника, а в роли, скажем, заботливого дедушки своих внуков. И страх пропадёт потихоньку». Он ещё приводил пример школьника, который до смерти боялся свою учительницу, а потом встретил её в очереди в магазине. И увидел её в роли покупательницы, которая робеет перед грозной продавщицей, шумной хамоватой очередью. И перестал бояться.
В школе у меня была как раз такая учительница русского языка. Когда она заходила в класс, на учеников накатывала жуткая тоска. Сухие правила грамматики терзали юные умы почище инквизиторов. От Наташи Ростовой тошнило, Пушкин и Куприн вызывали стойкое отвращение, Маяковский пугал своими нескладными рваными ритмами.
Зоя Петровна вызывала во мне мрак и ужас. Я ненавидел русский язык и литературу всей душой. Среда и пятница были испорчены присутствием данных уроков в расписании. Наверное, поэтому я до сих пор пишу с ошибками.
Зоя Петровна входила в притихший класс, садилась за стол, брезгливо поджимала губы, обводя макушки учеников взглядом удава Каа. Огромная выпуклая родинка на её щеке тоже гипнотизировала нас. Эта родинка всех ужасно раздражала. Она словно жила своей жизнью, подрагивала не в такт словам русицы, грозила нам какими-то страшными карами.
Учительница ме-е-едленно открывала журнал.
– Так, кто у нас давно не отвечал?
И даже отчаянный хулиган и троечник Вовка Королёв при этих словах пытался слиться с партой.
Преподавала грозная учительница серо. Примерно минут через пять после начала урока ужас и тоска сменялись безудержной скукой. Мы зевали, глаза закрывались сами собой. И только карающий голос выхватывал нас из забытья.
– Шалаевский, к доске!
Игорёха тянется получать свою законную двойку.
– Рязанова, к доске!