Честно говоря, я не до конца понимал, что за подлянку ей устроил профессор. Что он сделал? О каком скрытом коде и «рабском ошейнике» говорил Диедарнис? Значит ли это, что Доусон может подчинить себе Аду полностью? Заставить ее совершить конкретное действие или, того хуже, в гневе приказать самоуничтожиться?
Скрывать не буду, чем дольше я размышлял на эту тему, тем больше враждебности к нему испытывал. Мне не нравился ни он сам, ни его абьюзивные методы. Которые со стороны выглядели так, как если бы я набросил на Хангвила поводок. Всюду таскал его за собой, показывал публике, гладил против воли, а затем удивлялся, почему зверек меня больше не любит. Нет, насильно мил не будешь. И судя по тому, что я видел, их отношения давно сгнили. Да, Файр не демонстрировал это открыто, но после «исповеди» даже тупому дегенерату бы стало понятно, что он относится к ней как к своей собственности. Лекарству от одиночества и любимой игрушке, которую он никак не хотел отпускать. Гребаный эгоист.
Что ж, думаю, достаточно. Я обязательно найду способ избавить ее от него. Причем дело даже не в соперничестве двух мужчин, бросивших друг другу вызов у бара, а в банальном стремлении к справедливости. Ада – удивительное существо. Уникальное и неповторимое. Она заслуживает большего и, как минимум, должна иметь право выбора. В том числе свободу от «надзирателя». А что касается разговоров на тему того, машина она или нет – лично мне абсолютно плевать. Я спокойно могу прожить жизнь и с машиной. Да и, как оказалось, подобное тоже можно исправить. Чем я непременно займусь, если титанида того пожелает.
Что до профессора, то пора бы Эдварду Доусону взглянуть в лицо своим демонам. Познать смысл поговорки: «Что посеешь, то и пожнешь» и сделать выводы. Либо помереть в одиночестве. Мне, если честно, насрать. Сострадания я не испытывал. Ни к нему, ни к Белару-старшему.
А вот Фройлина мне почему-то было искренне жаль. Более того, я вдруг осознал, что не испытываю к нему жгучей ненависти. Той, что заставила бы меня рвать его на части и обнулять. Безусловно, наш остроухий «товарищ» был наглым высокомерным засранцем, родившимся с золотой ложкой во рту и коллекционирующим в себе гнусные качества. Но в то же время я бы не стал называть его отпетым подонком, как, например, того же Гёта. Ибо до подобного статуса он еще не дорос, хоть и усердно старался. А наблюдая за ним последние минуты «исповеди», я, кажется, понял, что двигало им все это время: желание доказать отцу, что он достоин его.