Мы с Колей Писаревым – моим школьным другом выследили её на танцах в клубе с новым ухажёром – не местным молодым мужчиной, и, по договорённости, опередили их, уверенные, что тот пойдёт её провожать до дому. Мы вышли на широкий луг, где она жила, и по узкой тропинке, приблизившись к дому, укрылись за стогом сена. А когда они приблизились, неожиданно резко шагнули вперёд, и угрожающе предстали на их пути. Мужчина от неожиданности оторопел, но, спешно собравшись, спросил: – Ребята, а можно отсюда напрямик выйти на дорогу? Я ответил: – Да, выйти можно, иди прямо и выйдешь на дорогу. Он пошёл быстро, чтобы избежать в незнакомом посёлке возможного конфликта. Мой друг Писарев Коля тоже счёл уместным удалиться, оставив нас наедине, только пошёл он в обратном направлении так, как надо – по тропинке, приведшей нас к её дому. Я подошёл к «цыганочке», – её глаза горели гневом, а кудряшки волос серебрились от инея. Была зима.
– Люся, – жалко промолвил я, – здравствуй. – Здравствуй, – резко ответила она и влепила мне пощечину. – Здравствуй и прощай!
От неожиданности я съёжился и замер, потом резко развернулся и пошёл по тропинке, а выйдя из захолустья на дорогу, удручённо поплёлся домой. Слёзы струились из моих глаз. Я безутешно рыдал. На улице было морозно, коленки мои сквозь брюки щипало. Я поднял воротник пальтишка и, всё ещё всхлипывая и рыдая, как безумный страдалец, поспешно устремился домой, и пришёл, наконец, совсем разбитый и опустошённый, и бросился вниз лицом на кровать. Никогда до этого я не испытывал такого унижения и горечи.
А в это время виновник моего страдания – случайный кавалер моей «цыганочки» бродил по болоту, пытаясь выйти к дороге. Ноги его изрядно промокли, он был налегке, к тому же в ботиночках. И едва выбрался из трясины. А на следующий день заболел.
… «Цыганочка»… Сердце моё наполнялось музыкой и ею, когда я находился рядом в избушке на лугу, где они тогда проживали. Отец и её мама были на работе, и я почти каждый день приходил к ней. И ощущал восторг от одного нахождения рядом с ней. Как только я появлялся, включалась пластинка и звуки, словно и в самом деле «брызги шампанского» проникали в нас, наполняя умиротворяющей тоской и любовью, загадочной и неистребимой. Душа моя ликовала. Я любовался своей пассией и забывал про всё. И даже про то, что мне надо усиленно готовиться к выпускным экзаменам на аттестат зрелости, ведь я претендовал на медаль, и меня к этому готовили, побуждая пересдать кое-какие предметы. Всё забывал я, перебирая руками жгуче-чёрные кудряшки своей цыганочки, глядя в её дерзкие, играющие глаза, целуя их, и всасываясь в чувственные губы. Я должен был восхищаться ею духовно, а когда ненароком коснулся её груди, пощечина отрезвила меня и определила круг дозволенного мне любовного блуждания.