– Вижу, понравилось тебе моё предложение? – улыбнулся глава Обители, но глаза его оставались серьёзными и даже печальными. И это насторожило молодого монаха. – Тогда сегодня отдохни, а завтра после утренней молитвы можешь отправляться. Строительством пока я сам поруковожу, за это не беспокойся.
Энасс снова взглянул на грустно улыбавшегося Старейшину, сел на пятки и упрямо сжал губы.
Неужели Солнцеликий опять лжёт? Он ещё от прошлой лжи названного отца до конца не оправился, хоть и понял, почему глава Обители его обманул, но теперь, когда он всё знает… Зачем новая ложь?
– Энасс! – окликнул его старец. – Если у тебя всё – можешь идти. Время позднее.
– Отец… – голос почему-то прозвучал хрипло и Энасс откашлялся, прежде чем продолжить. Взглянул в глаза Солнцеликому и спросил: – Отец, что должно произойти, когда я улечу?
Солнцеликий нахмурился. Хотел спросить, почему тот задал такой странный вопрос, сказать, что ничего не произойдёт, что он просто отпускает сына своего в небольшой отпуск. И тут же понял, что новой лжи Энасс ему уже не простит. Сгорбился от непосильной тяжести, камнем лёгшей на плечи, отошёл к окну, чтобы не видеть требовательно глядящих глаз любимого своего сына. Помолчал, собираясь с силами, и тихо проговорил:
– Я не могу этого сказать, Энасс. Не могу.
– Но что-то произойдёт, да? Вы меня не просто так отпускаете?
Солнцеликий не ответил.
– Великий Свет запретил говорить? – понимающе спросил молодой монах. – И сон этот – не просто сон, а предупреждение?
Старейшина молчал.
– Спасибо, отец, что не солгали, – серьёзно проговорил Энасс. Снова поклонился, коснувшись лбом пола, встал: – Я пойду?
– Энасс…
Солнцеликий так и не повернулся. Стоял, напряжённо выпрямив спину, глядя в окно на молельную гору.
– Энасс, прости, но я…
– Не надо извиняться, отец, – впервые со дня основания Обители монах перебил Старейшину, но тот не обратил на это внимания. Не до правил было, такая боль раздирала душу Солнцеликого. – Я всё понимаю. С богами не спорят. После молитвы я улечу. А пока разрешите мне уйти. Я хочу ещё помолиться в холодильне.
Солнцеликий, наконец, оторвался от созерцания молельной горы, едва видимой в сгустившейся темноте ночи, подошёл к молодому монаху и молча обнял его. Но тут же отшатнулся, отошёл к столу и глухо проговорил: