Потом в дверь довольно грубо постучали, и свирепый голос напомнил, что мое время подошло к концу. Я ответил, что уже собираюсь. Мне никак не удавалось попасть в брючину. Тереза вдруг засмеялась.
– Что смешного?
– Ты заплатил за ночь со мной… Разве не смешно? Мы любили друг друга на пляже, а потом ты заплатил, чтобы любить меня здесь… Как глупо.
– Может быть. Но так получилось. – Я начал приходить в себя. – Теперь прощай по–настоящему. – Я снова посмотрел на нее, и сердце у меня сжалось от непрошенной жалости, от убогости этого жилища и безрадостности ее существования. – Я заберу тебя отсюда, обязательно. Все будет хорошо. Дай ручку.
Она покопалась в тумбочке и достала ручку и два клочка бумаги. Один она протянула мне, на другом что–то быстро нацарапала сама.
– Ты не забудешь?
– Никогда, – я написал ей свой московский телефон и адрес.
– Возьми, – она протянула мне свой кусок бумаги, и я увидел, что это тоже адрес, только немного странный. – Это мой адрес в деревне. Там точно знают, где меня найти… так ты обещаешь?
– Я не смогу забыть тебя, даже если захочу, – мне казалось, что я говорю искренне. Но в ту ночь иллюзии мои развеялись, и я увидел вещи в их истинном свете, хотя это и не помешало мне в дальнейшем выполнить обещание – я не забыл. Я просто не смог забыть, несмотря на то, что действительность оказалась намного зауряднее и банальнее, чем я ее себе представлял. А кто сказал, что она должна быть другой?
В конце концов, наша память не спрашивает нас, что сохранить, а что уничтожить. Некоторые вещи не зависят от нашей воли, и нам остается только принять их такими, как есть, не задаваясь вопросами зачем и почему.
Мой сосед еще бодрствовал, когда я пришел, хотя было уже утро. Сигара немного кружила мне голову, но в целом я пришел в себя. На столе стояла бутылка виски, и рюмка, из которой Женя потихоньку потягивал виски.
– Ты как? – Он задал мне вопрос, не поворачивая головы.
– Нормально. Чего не спишь?
– Не охота. Садись, посидим.
Я взял рюмку и плеснул виски себе. Мне не хотелось, чтобы он заметил, что я возбужден. Понемногу мы разговорились. Женя оказался сыном каких–то шишек, он не стал уточнять, каких, а я не настаивал. Кажется, он даже немного стеснялся этого, и меня это подкупило. Он говорил, что многие ищут корысть в дружбе с ним, засыпают его просьбами, едва успев познакомиться, а ему это претит. Он был замкнутым парнем, и тяжело сходился с людьми, а из–за родителей близких друзей у него совсем не было. Я посочувствовал ему, потому что сам никогда не имел таких проблем. Женя признался мне, что Куба ему очень понравилась, он спросил про мой очерк, и я неопределенно повертел рукой.