– Вы действительно не сидели сложа руки… В отличие, наверное, от меня? – я почувствовала себя виноватой.
– Пусть лучше тебе об этом расскажет Отто, это долгая история.
Я увидела, как щеки Мартина краснеют. Он смущен? Интересно почему.
– Ладно… Кстати, я так и не спросила твою фамилию. – мне хотелось как-то разрядить обстановку.
– Роуз. – сказал он словно автоматически.
Я кивнула. Я задаю все больше и больше тупых вопросов.
– Кстати, Мартин. А как твои родители относятся к этому? И в университете? Как все это протекает?
– Мои родители мертвы для меня. Понимаешь, мой отец некогда был врачом, и я всегда хотел быть таким, как он. Я хотел спасать жизни, и отец для меня был героем, но чем больше проходило времени после революции, тем больше он «умирал», к сожалению, не от старости. Ему промыли мозги так, что он сменил шприцы и скальпели на молотки и отвертки. Он отказался от совей жизни доктора и превратился в обычную крысу в клетке, которой иногда дают сыр, чтобы она не сдохла с голоду. А мать… а что о ней говорить? Она что до Часового была инфантильной уборщицей, что после. От отца у меня осталась только медицинская сумка, которую я у него и забрал под предлогом учебы, хотя, скорее, я просто не хочу, чтобы она находилась в его руках. На учебе никто не жалуется на мои успехи. Я лучший хирург на своем факультете, если все хорошо сложится, то через 4 года я смогу закончить университет и стать хирургом. Что скажешь, звучит неплохо? – он улыбался мне. Это было очень мило, и я не могла не улыбнуться в ответ.
– Да, это действительно классно, но мне жаль твоих родителей, – улыбка спала с моего лица. – Я сама не знаю, где мои мама с папой. Я искала, но в воспоминаниях осталась только мама. Где она сейчас, я не знаю.
– Где бы они сейчас ни были, я уверен, они бы гордились тобой.
– Нет, они бы точно не могли гордиться тем, что из меня сделали.
– Брось, 1029. Это не ты выбирала – стать такой или нет. Ты выживала, и сейчас приходит конец самой необходимости выживать, с нас всех спадают кандалы, и очень скоро каждый из нас обретет свободу.
– Очень скоро – это когда?
Он промолчал и просто приобнял меня.
– Я не знаю, 102. Я не знаю…
Он не хотел мне врать, но в его голосе все равно чувствовалась надежда. Я обняла его тоже и тяжело вздохнула. Я почувствовала, что хочу есть. Я спросила, есть ли у нас продукты. Мартин сказал, что есть то самое зерно, какие-то овощи и бакалея, которая должна как-то разбавить все это.