Всем, независимо от личных обстоятельств, случалось ощутить опьянение восторгом. Не перед лицом лидера и не под влиянием пропагандистских речей, а соприкасаясь с техникой, обольщающей новообретенными формами личной власти и внушающей чувство, будто каким-то чудесным образом мы выступаем совсем в ином статусе в глазах других – в противоположность так хорошо знакомой социальной невидимости. В этом смысле за пару десятков лет мы перешли из «эпохи аксесса»[14] в «эпоху эксцесса». В частности, из-за распространившейся практики публичного выражения своих взглядов посредством девайсов, что позволяет высвобождать гнев или денно и нощно, хоть и тщетно, выступать против определенного порядка вещей. Такие форматы только укрепляют нас в собственных убеждениях и обостряют межличностные конфликты, они порождены иллюзией политической вовлеченности, поскольку чаще всего воплощаются вне любого конкретного участия в общих делах, а в итоге – чистая совесть и удовлетворенное тщеславие.
Характерная черта рубежа нынешнего десятилетия в том, что для многих из нас главный авторитет, с которым мы сверяем свои решения, к которому обращаемся почти по любому поводу, – это я сам. «Я» как первоисточник – и часто последняя инстанция – истины. Как субъективность, ставшая эдакой Атлантидой, – хотя сама она и не скрыта от нас, происходящее в ней всегда трактуется через призму ее собственной логики, обусловленной как значительным подрывом доверия к общественному договору, так и настойчивым желанием впредь не глупить. Словно мы проживаем кульминацию динамических процессов, действовавших на протяжении полувека, пока складывалась необходимость все больше полагаться на себя и появлялись новые формы обособления, чтобы в результате сегодня – вольно или невольно – примерить их к нашему сознанию. Черту под дальнейшим разъединением отдельного человека и общего целого подведут 2010-е годы. Подобный раскол впервые в истории возникает между индивидами и производным их судеб, вместе взятых, – назовем это пока так, – состоящим из рассказов, форм представления, воображаемого, обычаев, образа жизни, правил и законов, служащих фундаментом для совместного существования.
С этого момента по принципу противовеса стали устанавливаться связи между людьми, которые чувствуют себя ущемленными внутри различных групп, что поддерживало эстафету солидарности и защищало всевозможные особые интересы. В силу этого появились новые типы требований, касающиеся не всех и призванные удовлетворить конгрегации, которые полагают, что претерпели или продолжают терпеть несправедливость, и теперь – по-хорошему или по-плохому – намерены добиться возмещения. Недоверие к режимам, которые, казалось, на протяжении поколений благоволили лишь меньшинству, породило веру в то, что спасение принесет совместная борьба, люди все больше уверялись, что лучше поддерживать клановые отношения, чем общий порядок – последний решительно отвергается, поскольку всегда воспроизводит одни и те же схемы, которые считаются несправедливыми.